Елецкая земля
Добро пожаловать на блог!
Выпуски блога
Выпуск № 43 апрель 2021
Тематический указатель
Поделиться в соц. сетях
11 комментариев Добро пожаловать на блог!
Поздравляем всех читателей и сотрудников блога с наступающим Новым Годом. Ждем новых выпусков в новом году.
В канун Старого Нового года благодарим читателей за поздравления и сообщаем, что готовятся новые выпуски блога. В новом году мы опять с вами!
Коллектив замечательного блога Елецкая земля поздравляю со Старым Новым годом и Святками! Крещенского здоровья! Елецкого долголетия ( как в былые времена)! И замечательных выпусков блога!
С уважением, Сергей Пузатых.
Какая интересная и нужная тема. Сегодня открытие зимней олимпиады в Корее – пожелаем нашим спортсменам удачи! И главное: необходимо знать своих героев. Елецкие школьники на вопрос, почему Петровский парк так называется, отвечают – в честь Петра I.Они не знают нашего первого олимпийского призера 1908 года Александра Петрова из рода купцов Петровых, очень много сделавших для родного города. Иллюстрации, как всегда, великолепны! Спасибо.
Прекрасный блог о чудном городе, сохранившем в себе память ушедших поколений, городе, в котором все дышит историей. Попав в Елец, возникает удивительное чувство чего-то до боли родного, чего-то, что мы потеряли. и абсолютное ощущение, что машина времени все-таки существует. Прекрасно, что есть столько неравнодушных людей, которые любят свой город, помогают другим людям узнать город, почувствовать его. Статьи невероятно интересные! Спасибо!
Уважаемые женщины, работающие в замечательном блоге Елецкая земля! С наступающим Вас нежным, светлым, добрым, весенним праздником 8 марта! Здоровья, счастья Вам, семейного благополучия, любви и душевного тепла!
Творческих успехов, елецкого (как в прежние времена) долголетия и всего Вам наилучшего!
Здравствуйте! В период Рязанского княжества граница Елецкого удела с Пронским проходила по реке Красивая Меча либо по водоразделу этой реки с рекой Проней. Западная и северо-западная граница Елецкой земли, по-видимому, когда-то соседствовала с Новосильским княжеством.
Здравствуйте. Хотелось бы узнать, когда мы (читатели и почитатели) снова откроем новые страницы блога Елецкая земля?
Блог замечательный! Вчера я писала комментарий, но, вероятно, он не одобран. Попытаюсь еще раз!
Я обращалась к елецким краеведам: ищу сведения о матери Василия Евеньевича Пигарева-секретаря Вел. Кн. Елизаветы Федоровны – Марии Александровны, урожденной Поволоцкой-Бережецкой Ушколенко и отце – Евгении Васильевиче Пигареве. Вдруг кто-нибудь поможет? Буду очень благодарна.
Мария Александровна училась в Елецкой гимназии – архитектурном чуде !
От души поздравляю творческий коллектив блога и его преданных читателей с возвращением. А.Пискулин
Какой прекрасный блог, сегодня впервые вошла и просто потрясена! Спасибо огромное за него!
Источник
Елецкая земля
И.А. Бунин. Танька
Таньке стало холодно, и она проснулась.
Высвободив руку из попонки, в которую она неловко закуталась ночью, Танька вытянулась, глубоко вздохнула и опять сжалась. Но все-таки было холодно. Она подкатилась под самую «голову» печи и прижала к ней Ваську. Тот открыл глаза и взглянул так светло, как смотрят со сна только здоровые дети. Потом повернулся на бок и затих. Танька тоже стала задремывать. Но в избе стукнула дверь: мать, шурша, протаскивала из сенец охапку соломы.
И.Л. Горохов. В избе. 1890-е гг.
– Холодно, тетка?– спросил странник, лежа на конике.
– Нет,– ответила Марья – туман. А собаки валяются, – беспременно к метели.
Она искала спичек и гремела ухватами. Странник спустил ноги с коника, зевал и обувался. В окна брезжил синеватый холодный свет утра, под лавкой шипел и крякал проснувшийся хромой селезень. Теленок поднялся на слабые растопыренные ножки, судорожно вытянул хвост и так глупо и отрывисто мякнул, что странник засмеялся и сказал:
– Сиротка! Корову-то прогусарили?
Продажа лошади особенно врезалась ей в память «Когда еще картохи копали», в сухой, ветреный день, мать на поле полудновала, плакала и говорила, что ей «кусок в горло не идет», и Танька все смотрела на ее горло, не понимая, о чем толк.
Потом в большой крепкой телеге с высоким передком приезжали «анчихристы» Оба они были похожи друг на дружку – черны, засалены, подпоясаны по кострецам. За ними пришел еще один, еще чернее, с палкой в руке, что-то громко кричал я, немного погодя, вывел со двора лошадь и побежал с нею по выгону, за ним бежал отец, и Танька думала, что он погнался отнимать лошадь, догнал и опять увел ее во двор. Мать стояла на пороге избы и голосила. Глядя на нее, заревел во все горло и Васька. Потом «черный» опять вывел со двора лошадь, привязал ее к телеге и рысью поехал под гору… И отец уже не погнался…
«Анчихристы», лошадники-мещане, были, и правда, свирепы на вид, особенно последний – Талдыкин. Он пришел позднее, а до него два первые только цену сбивали. Они наперебой пытали лошадь, драли ей морду, били палками.
– Ну,– кричал один,– смотри сюда, получай с богом деньги!
– Не мои они, побереги, полцены брать не приходится,– уклончиво отвечал Корней.
– Да какая же это полцена, ежели, к примеру, кобыленке боле годов, чем нам с тобой? Молись богу!
– Что зря толковать,– рассеянно возражал Корней.
Тут-то и пришел Талдыкин, здоровый, толстый мещанин с физиономией мопса: блестящие, злые черные глаза, форма носа, скулы,– все напоминало в нем эту собачью породу.
— Что за шум, а драки нету?– сказал он, входя и улыбаясь, если только можно назвать улыбкой раздувание ноздрей.
Он подошел к лошади, остановился и долго равнодушно молчал, глядя на нее. Потом повернулся, небрежно сказал товарищам: «Поскореича, ехать время, я на выгоне дожду»,– и пошел к воротам.
Корней нерешительно окликнул:
– Что же не глянул лошадь-то!
– Долгого взгляда не стоит,– сказал он.
Талдыкин подошел и сделал ленивые глаза.
Он внезапно ударил лошадь под брюхо, дернул ее за хвост, пощупал под лопатками, понюхал руку и отошел.
– Плоха?– стараясь шутить, спросил Корней.
С.В. Малютин. Крестьянин с лошадью. 1910 г.
– Тэк. Значит, первая голова на плечах?
Талдыкин быстро всунул кулак в угол губ лошади, взглянул как бы мельком ей в зубы и, обтирая руку о полу, насмешливо и скороговоркой спросил:
– Так не стара? Твой дед не ездил венчаться на ней. Ну, да нам сойдет, получай одиннадцать желтеньких.
И, не дожидаясь ответа Корнея, достал деньги и взял лошадь за оброть.
– Молись богу да полбутылочки ставь.
– Что ты, что ты?– обиделся Корней. – Ты без креста, дядя!
– Что? – воскликнул Талдыкин грозно,– обабурился? Денег не желаешь? Бери, пока дурак попадается, бери, говорят тебе!
– Ну, через некоторое число за семь отдашь, с удовольствием отдашь,– верь совести.
Корней отошел, взял топор и с деловым видом стал тесать подушку под телегу.
Потом пробовали лошадь на выгоне… И как ни хитрил Корней, как ни сдерживался, не отвоевал-таки!
Когда же пришел октябрь и в посиневшем от холода воздухе замелькали, повалили белые хлопья, занося выгон, лозины и завалинку избы, Таньке каждый день пришлось удивляться на мать.
Бывало, с началом зимы для всех ребятишек начинались истинные мучения, проистекавшие, с одной стороны, от желания удрать из избы, пробежать по пояс в снегу через луг и, катаясь на ногах по первому синему льду пруда, бить по нем палками и слушать, как он гулькает, а с другой стороны – от грозных окриков матери.
– Ты куда? Чичер, холод – а она, накося! С мальчишками на пруд! Сейчас лезь на печь, а то смотри у меня, демонёнок!
Бывало, с грустью приходилось довольствоваться тем, что на печь протягивалась чашка с дымящимися рассыпчатыми картошками и ломоть пахнущего клетью, круто посоленного хлеба. Теперь же мать совсем не давала по утрам ни хлеба, ни картошек, на просьбы об этом отвечала:
– Иди, я тебя одену, ступай на пруд, деточка!
Прошлую зиму Танька и даже Васька ложились спать поздно и могли спокойно наслаждаться сиденьем на «группке» печки хоть до полуночи. В избе стоял распаренный, густой воздух; на столе горела лампочка без стекла, и копоть темным, дрожащим фитилем достигала до самого потолка. Около стола сидел отец и шил полушубки; мать чинила рубахи или вязала варежки; наклоненное лицо ее было в это время кротко, и ласково тихим голосом пела она «старинные» песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспоминалась Марье ее молодость, вспоминались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в девичьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями, а за ржами опускалось солнце и золотою пылью сыпался сквозь колосья его догорающий отблеск. Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревенским горем и заботою.
В. Максимов. Бедный ужин. 1879.
Когда же мать собирала ужинать, Танька в одной длинной рубашонке съерзывала с печи и, часто перебирая босыми ножками, бежала на коник, к столу. Тут она, как зверок, садилась на корточки и быстро ловила в густой похлебке сальце и закусывала огурцами и картошками. Толстый Васька ел медленно и таращил глаза, стараясь всунуть в рот большую ложку… После ужина она с тугим животом так же быстро перебегала на печь, дралась из-за места с Васькой и, когда в темные оконца смотрела одна морозная ночная муть, засыпала сладким сном под молитвенный шепот матери: «Угодники божии, святителю Микола милосливый, столп-охранение людей, матушка пресвятая Пятница – молите бога за нас! Хрест в головах, хрест у ногах, хрест от лукавого»…
Теперь мать рано укладывала спать, говорила, что ужинать нечего, и грозила «глаза выколоть», «слепым в сумку отдать», если она, Танька, спать не будет. Танька часто ревела и просила «хоть капуски», а спокойный, насмешливый Васька лежал, драл ноги вверх и ругал мать:
– Вот домовой-то, – говорил он серьезно, – все спи да спи! Дай бати дождать!
Батя ушел еще с Казанской, был дома только раз, говорил, что везде «беда»,– полушубков не шьют, больше помирают,– и он только чинит кое-где у богатых мужиков. Правда, в тот раз ели селедки, и даже «вот такой-то кусок» соленого судака батя принес в тряпочке. «На кстинах, говорит, был третьего дня, так вам, ребята, спрятал…» Но когда батя ушел, совсем почти есть перестали…
И.Л. Горохов. По миру. 1894 г.
Странник обулся, умылся, помолился богу; широкая его спина в засаленном кафтане, похожем на подрясник, сгибалась только в пояснице, крестился он широко. Потом расчесал бородку-клинушек и выпил из бутылочки, которую достал из своего походного ранца. Вместо закуски закурил цигарку. Умытое лицо его было широко, желто и плотно, нос вздернут, глаза глядели остро и удивленно.
– Что ж, тетка,– сказал он,– даром солому-то жжешь, варева не ставишь?
В.И. Суриков. Странник. 1896.
– Что варить-то?– спросила Марья отрывисто.
– Вот домовой-то…– пробормотал Васька.
Васька сопел спокойно и ровно.
– Спят,– сказала Марья, села и опустила голову.
Странник исподлобья долго глядел на нее и сказал:
– Нечего,– повторил странник.– Бог даст день, бог даст пищу. У меня, брат, ни крова, ни дома, пробираюсь бережками и лужками, рубежами и межами да по задворкам – и ничего себе… Эх, не ночевывала ты на снежку под ракитовым кустом – вот что!
– Не ночевывал и ты, – вдруг резко ответила Марья, и глаза ее заблестели, – с ребятишками с голодными, не слыхал, как голосят они во сне с голоду! Вот, что я им суну сейчас, как встанут? Все дворы еще до рассвету обегала – Христом богом просила, одну краюшечку добыла… и то, спасибо. Козел дал… у самого, говорит, оборочки на лапти не осталось… А ведь ребят-то жалко – в отделку сморились…
– Я вон,– продолжала она, все более волнуясь,– гоню их каждый день на пруд… «Дай капуски, дай картошечек…» А что я дам? Ну, и гоню: «Иди, мол, поиграй, деточка, побегай по ледочку…»
Марья всхлипнула, но сейчас же дернула по глазам рукавом, поддала ногой котенка («У, погибели на тебя нету. ») и стала усиленно сгребать на полу солому.
Танька замерла. Сердце у нее стучало. Ей хотелось заплакать на всю избу, побежать к матери, прижаться к ней… Но вдруг она придумала другое. Тихонько поползла она в угол печки, торопливо, оглядываясь, обулась, закутала голову платком, съерзнула с печки и шмыгнула в дверь.
«Я сама уйду на пруд, не буду просить картох, вот она и не будет голосить,– думала она, спешно перелезая через сугроб и скатываясь в луг,– Аж к вечеру приду…»
Н. Барченков. Дорога в лесу. 1978 г.
По дороге из города ровно скользили, плавно раскатываясь вправо и влево, легкие «козырьки», меринок шел в них ленивой рысцою. Около саней легонько бежал молодой мужик в новом полушубке и одеревеневших от снегу нагольных сапогах, господский работник. Дорога была раскатистая, и ему поминутно приходилось, завидев опасное место, соскакивать с передка, бежать некоторое время и затем успеть задержать собой на раскате сани и снова вскочить бочком на облучок.
В санях сидел седой старик, с зависшими бровями, барин Павел Антоныч. Уже часа четыре смотрел он в теплый, мутный воздух зимнего дня и на придорожные вешки в инее.
Давно ездил он по этой дороге… После Крымской кампании, проиграв в карты почти все состояние, Павел Антоныч навсегда поселился в деревне и стал самым усердным хозяином. Но и в деревне ему не посчастливилось… Умерла жена… Потом пришлось отпустить крепостных… Потом проводить в Сибирь сына-студента… И Павел Антоныч стал совсем затворником. Он втянулся в одиночество, в свое скупое хозяйство, и говорили, что во всей округе нет человека более жадного и угрюмого. А сегодня он был особенно угрюм.
Морозило, и за снежными полями, на западе, тускло просвечивая сквозь тучи, желтела заря.
– Погоняй, потрогивай, Егор, – сказал Павел Антоныч отрывисто.
Он потерял кнут и искоса оглядывался.
Чувствуя себя неловко, он сказал:
– Что-й-то бог даст нам на весну в саду: прививочки, кажись, все целы, ни одного, почитай, морозом не тронуло.
– Тронуло, да не морозом, – отрывисто сказал Павел Антоныч и шевельнул бровями.
– Зайцы-то? Правда, провалиться им, объели кое-где.
Егор поглядел на барина в недоумении.
– Я объел,– повторил Павел Антоныч,– Кабы я тебе, дураку, приказал их как следует закутать и замазать, так были бы целы… Значит, я объел.
Егор растянул губы в неловкую улыбку.
– Чего оскаляешься-то? Погоняй!
Егор, роясь в передке, в соломе, пробормотал:
– Кнут-то, кажись, соскочил, а кнутовище…
– А кнутовище?– строго и быстро спросил Павел Антоныч.
И Егор, весь красный, достал надвое переломленное кнутовище. Павел Антоныч взял две палочки, посмотрел и сунул их Егору.
– На тебе два, дай мне один. А кнут – он, брат, ременный – вернись, найди.
– Тем лучше. В городе купишь… Ступай. Придешь пешком. Один доеду.
Егор хорошо знал Павла Антоныча. Он слез с передка и пошел назад по дороге.
Ф.В. Сычков. Зима. 1910.
А Танька благодаря этому ночевала в господском доме. Да, в кабинете Павла Антоныча был придвинут к лежанке стол, и на нем тихо звенел самовар. На лежанке сидела Танька, около нее Павел Антоныч. Оба пили чай с молоком.
Танька запотела, глазки у нее блестели ясными звездочками, шелковистые беленькие ее волосики были причесаны на косой ряд, и она походила на мальчика. Сидя прямо, она пила чай отрывистыми глотками и сильно дула в блюдечко. Павел Антоныч ел крендели, и Танька тайком наблюдала, как у него двигаются низкие серые брови, шевелятся пожелтевшие от табаку усы и смешно, до самого виска ходят челюсти.
Будь с Павлом Антонычем работник, этого бы не случилось. Но Павел Антоныч ехал по деревне один. На горе катались мальчишки. Танька стояла в сторонке и, засунув в рот посиневшую руку, грела ее. Павел Антоныч остановился.
– Корнеева, – ответила Танька, повернулась и бросилась бежать.
– Постой, постой,– закричал Павел Антоныч, – я отца видел, гостинчика привез от него.
Ласковой улыбкой и обещанием «прокатить» Павел Антоныч заманил ее в сани и повез. Дорогой Танька совсем было ушла. Она сидела у Павла Антоныча на коленях. Левой рукой он захватил ее вместе с шубой. Танька сидела не двигаясь. Но у ворот усадьбы вдруг ерзнула из шубы, даже заголилась вся, и ноги ее повисли за санями. Павел Антоныч успел подхватить ее под мышки и опять начал уговаривать. Все теплей становилось в его старческом сердце, когда он кутал в мех оборванного, голодного и иззябшего ребенка. Бог знает что он думал, но брови его шевелились все живее.
С.Ю.Жуковский. Былое. Комната старого дома. 1912.
В доме он водил Таньку по всем комнатам, заставлял для нее играть часы… Слушая их, Танька хохотала, а потом настораживалась и глядела удивленно: откуда эти тихие перезвоны и рулады идут? Потом Павел Антоныч накормил ее черносливом – Танька сперва не брала, – «он чернищий, нукось умрешь», – дал ей несколько кусков сахару. Танька спрятала и думала:
«Ваське не дам, а как мать заголосит, ей дам».
Павел Антоныч причесал ее, подпоясал голубеньким пояском. Танька тихо улыбалась, втащила поясок под самые мышки и находила это очень красивым. На расспросы она отвечала иногда очень поспешно, иногда молчала и мотала головой.
В кабинете было тепло. В дальних темных комнатах четко стучал маятник… Танька прислушивалась, но уже не могла одолеть себя. В голове у нее роились сотни смутных мыслей, но они уже облекались сонным туманом.
Вдруг на стене слабо дрогнула струна на гитаре и пошел тихий звук. Танька засмеялась.
– Опять?– сказала она, поднимая брови, соединяя часы и гитару в одно.
Улыбка осветила суровое лицо Павла Антоныча, и давно уже не озарялось оно такою добротою, такою старчески-детскою радостью.
– Погоди, – шепнул он, снимая со стены гитару. Сперва он сыграл «Качучу», потом «Марш на бегство Наполеона» и перешел на «Зореньку»:
Он глядел на задремывающую Таньку, и ему стало казаться, что это она, уже молодой деревенской красавицей, поет вместе с ним песни:
Деревенской красавицей! А что ждет ее? Что выйдет из ребенка, повстречавшегося лицом к лицу с голодною смертью?
Павел Антоныч нахмурил брови, крепко захватив струны…
Вот теперь его племянницы во Флоренции… Танька и Флоренция.
Он встал, тихонько поцеловал Таньку в голову, пахнущую курной избой.
И пошел по комнате, шевеля бровями.
Он вспомнил соседние деревушки, вспомнил их обитателей. Сколько их, таких деревушек, – и везде они томятся от голода!
Павел Антоныч все быстрее ходил по кабинету, мягко ступая валенками, и часто останавливался перед портретом сына…
А Таньке снился сад, по которому она вечером ехала к дому. Сани тихо бежали в чащах, опушенных, как белым мехом, инеем. Сквозь них роились, трепетали и потухали огоньки, голубые, зеленые – звезды… Кругом стояли как будто белые хоромы, иней сыпался на лицо и щекотал щеки, как холодный пушок… Снился ей Васька, часовые рулады, слышалось, как мать не то плачет, не то поет в темной дымной избе старинные песни…
Поделиться в соц. сетях
Трагедия краеведов: (По следам архива КГБ) Акиньшин А.Н. (продолжение)
Русская провинция. Воронеж, 1992.
В начале 1930 г. началась расправа с профессорами-гуманитариями: в Москве и Ленинграде арестовали академиков Н.П. Лихачева, С.Ф. Ольденбурга, С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле, Ю.В. Готье, Д.Н. Егорова, М.К. Любавского, А.И. Яковлева и др. Обстановка в центре и местные события подготовили почву для создания «своего» дела старой интеллигенции. 5 ноября 1930 г. заместитель полномочного представителя ОГПУ по ЦЧО С.С. Дукельский подписал ордера на обыск и арест воронежцев С.Н. Введенского, А.М. Путинцева, В.В. Литвинова, Т.М. Олейникова, А.Н. Аверина, Н.М. Беззубцева, Г.А. Замятина и М.Н. Крашенинникова, которые якобы «организованными действиями подготовляли свержение Советской власти». В тот же день все они оказались в камерах местной внутренней тюрьмы ОГПУ. Неделю спустя к ним присоединили С.Н. Шестову и В.А. Долгополова. Протоколы допросов до середины января 1931 г. довольно однообразны. Все арестованные отрицают предъявленные им нелепые обвинения: ни к какой враждебной деятельности они не причастны, сфера их интересов сугубо гуманитарная. Но убедить службистов невозможно, допросы идут один за другим. Правда, к некоторым арестованным чекисты быстро потеряли интерес. Так, всего лишь трижды допрашивали М.Н. Крашенинникова. Последний протокол, написанный рукой самого профессора 22 ноября 1930 г. (лишь в уголке скромная подпись: «допрашивал Иванов») представляет собой изложение его позиции на все том же пресловутом отчете перед рабоче-крестьянской аудиторией. Ученый вновь подтвердил, что он не марксист, ибо «в области общего языкознания не могло быть и речи о марксистском преподавании этой науки уже потому, что до сих пор не имеется марксистских обработок общего языкознания». Анализ поставленных следователями вопросов свидетельствует: чекисты вознамерились раскрыть крупную антисоветскую организацию, связанную со столичными центрами. К этому времени академиков успели превратить в мифический «Всенародный Союз борьбы за возрождение свободной России» во главе с С.Ф. Платоновым и М.М. Богословским (он умер в апреле 1929 г.). Теперь уже трудно установить, кому из следователей ОГПУ пришла в голову мысль «привязать» воронежских краеведов к «Союзу борьбы». С.Н. Введенскому и С.Ф. Платонову (они ведь были знакомы) задают одинаковые вопросы. 26 января 1931 г. Введенский на допросе (его проводил следователь секретно-политического отдела А.Ф. Кушнир) подтвердил: «Академик Платонов, имея данные о насыщенности краеведческих обществ в ЦЧО контрреволюционными элементами, через меня, как руководителя филиала «Всенародного Союза» и Воронежского краеведческого об-ва в ЦЧО, проводил идеи Союза…» Не выдержал многомесячных допросов и 70-летний С.Ф. Платонов, он назвал Введенского «представителем монархической организации в Воронеже». Показания его в начале февраля 1931 г. получены Кушниром и подшиты в следственное дело. Руководство ОГПУ в Черноземном крае посчитало, что десять человек мало для организации, ставившей целью свержение Советской власти и реставрацию монархии. В феврале-апреле 1931 г. проведены дополнительные аресты в Воронеже, Тамбове, Курске, Орле, Старом Осколе, Липецке, Задонске, Ельце, Острогожске. Там, где оставались на свободе краеведы, — взяли их, а в Воронеже, где краеведческим собранием уже стала тюрьма, забрали большую группу бывших чиновников, дворян, купцов, преподавателей. Всех оптом объявили членами «Воронежской областной монархической организации «Краеведы». Как люди становились «краеведами», можно увидеть из протокола допроса бывшего чиновника полиции А.П. Назарова от 13 февраля 1931 г. С давних пор он был знаком с работником краеведческого музея В.В. Литвиновым, который оказывал материальную поддержку ему, безработному, в 1920-е гг. Этого было достаточно, чтобы объявить самого А.П. Назарова членом нелегальной организации и вынудить его дать показания против себя и еще против 16 человек. Во всех показаниях А.П. Назарова (и не только его одного!) нет даже намека на конкретную деятельность «заговорщиков». Есть лишь указание на прежнее социальное положение людей: «бывший домовладелец», «бывший землевладелец», «бывший царский офицер» и т.д. Следователей не смущало полное отсутствие каких-либо улик: они были уверены, что любой, попавший в их руки, подпишет нужные бумаги. С.Н. Введенского решили сделать руководителем монархической организации. Его допрашивали чуть не ежедневно и требовали показаний против профессоров университета, которые были еще на свободе. Не выдержавший моральных пыток, истязаний бессонницей, угроз против близких, он называет имена многих своих коллег. Карательные органы интересовались даже деятельностью бывшего ректора, крупного историка В.Э. Регеля, к тому времени уехавшего из Воронежа, и работой преподавателя искусствоведения краеведа М.К. Паренаго, умершего в 1929 г. Вообще методы допроса остаются неизвестными для нас, продолжительность и в протоколах не фиксировалась. Но в 1956 г., добиваясь реабилитации, елецкий краевед Ф. Л. Руднев писал, что оговорил себя под давлением следователя, который угрожал расстрелом ему и всей семье. Надо полагать, таковы были методы следствия не только в отношении одного Руднева.
Нравственно ли сегодня в чем-либо упрекать этих людей, чья вина состоит лишь в том, что они не выдержали бесчеловечного обращения? Показания по университету не были использованы в тот момент. Аресты среди крупных ученых не проводились, взяли только нескольких преподавателей рабфака. На полях страниц допросов иногда видны начальственные пометки «старик», «стар, более 70 лет», определявшие судьбу человека. Так, не был арестован Сергей Павлович Плотников, из дворян Землянского уезда, которому исполнилось 68 лет (очевидно, он из той семьи Плотниковых, с которыми в свое время был хорошо знаком И.С. Никитин). Остался на свободе бывший редактор газеты «Дон» и краевед Всеволод Григорьевич Beселовский, ему было за 70. Конечно, речь шла не о жалости к старикам, а о том, что подпольная организация должна состоять из людей помоложе, еще не потерявших способности к активным действиям. Любопытен протокол допроса Петра Николаевича Черменского от 25 апреля 1931 г. Признав существование тайной организации, он поясняет, в чем заключалась ее конкретная работа. Она «ставила себе задачу направить деятельность Обл. бюро краеведения в антисоветскую сторону с тем, чтобы краеведческая работа не могла быть использована для социалистического строительства. С этой целью издавалась ненужная литература, проводились бесполезные экспедиции, весьма неудачно была организована краеведческая областная конференция, нерационально расходовались средства, тормозилось создание периферийных организаций, особенно фабрично-заводских и колхозных». Характеризуя далее людей, с которыми он был знаком, П.Н. Черменский фактически опровергает первую часть своих показаний. Для каждого он стремится найти такие слова, чтобы показать его с лучшей стороны: «Проф. Путинцев А.М. — интересы в прошлом, современностью не интересовался… Проф. Замятин Г.А. — социалистическое строительство искренне стремился понять, может быть весьма лояльным и добросовестным работником… Трунов М. П. — липецкий краевед, был на плохом счету у царского правительства, организовал недурной музей, в настоящее время занимается только врачебной практикой… Гребенник И.Е. — хороший статистик и экономист… Головинский И.К. — острогожский краевед, тип обычного низового историка, собирателя древностей, произведений народного творчества, но не лишенного интереса к современному строительству». К сожалению, эти характеристики не могли изменить ход событий.
Все арестованные в Воронеж не доставлялись, они находились еще в трех крупных юродах — Курске, Тамбове и Орле, наибольшее количество подследственных — около 60 — было в воронежской тюрьме. Следствие завершилось в мае 1931 г. Заключительный восьмой том дела № 8662 составляет обвинительное заключение, размноженное на ротаторе. Оно сформулировано по нескольким пунктам печально памятной 58-й статьи: пропаганда монархических идей среди населения, создание контрреволюционных групп, использование научных учреждений как легального прикрытия для группировки контрреволюционных сил, захват в этих учреждениях руководящих постов с антисоветскими целями, связь со «Всенародным Союзом борьбы за возрождение свободной России». Трудно сказать, намечалась ли передача «дела» краеведов в суд, но оно было решено коллегией ОГПУ в Москве, без вызова обвиняемых, 5 июня 1931 г. Два месяца спустя та же коллегия вынесла приговор по делу 115 ученых, причисленных ко «Всенародному Союзу». Кстати, академик АН БССР В.И. Пичета, сосланный первоначально в Вятку, вскоре был переведен в Воронеж и работал в педагогическом институте, пополняя дефицит местных кадров…
Расправа поражает своей масштабностью и бессмысленной жестокостью по отношению к беззащитным людям. Пятеро приговорены к расстрелу, подавляющее 219 большинство к заключению в концлагерь сроком от 3 до 10 лет и лишь несколько человек — к высылке в Северный край, Западную Сибирь, Казахстан. Никакой логике не поддается и сам выбор меры наказания, вероятно, у чекистов были на сей счет собственные, лишь им ведомые соображения. Вернувшиеся из лагерей обращались с требованием о пересмотре дела в 1956 и 1962 гг., но в то время получили отказ.
Неправый приговор отменен решением Воронежского областного суда в июле 1978 г, краеведы реабилитированы. Все девяносто два… А сколько их, знатоков и ценителей провинциальной старины, было погублено в других городах и областях! Гражданский и научный долг сегодняшних историков — поведать, ничего не скрывая, о трагической участи целого поколения краеведов, ушедших полвека назад в небытие, вернуть России их замечательные имена. Трагедия 1931 г. обескровила краеведение. Формально Областное бюро краеведения продолжало существовать. 15 ноября 1934 г. ОБК обратилось в Воронежский обком партии с докладной запиской, где говорилось о том, что государственная система краеведения (ОБК теперь не избиралось, а назначалось из 5 человек, имело штатный аппарат на зарплате) не дает эффекта, реальной работы на местах почти нет, хотя в ячейках числится 861 человек. Вновь ставится вопрос о создании добровольного общества с выборностью руководства, но на новой, как подчеркивает ОБК, социалистической основе. Оргбюро во главе с А.А. Комаровым предлагало созвать 5—10 декабря 1934 г. областную конференцию краеведов в Воронеже. Облисполком предложение отклонил, поскольку нет распоряжения на этот счет от центральной власти. После 1 декабря 1934 г. вопрос о добровольных обществах, надо полагать, отпал сам собой. В 1937 г. решением Совнаркома СССР все краеведческие организации были упразднены. Традиции изучения местного края прервались до середины 1950-х гг.
Продолжение следует
Источник