Люблю перевод стихотворения Магжана Жумабаева
Вольный перевод с казахского Дины Немировской:
Старуху-мать и свой народ – Алаш,
Сары Арка – родную степь – люблю я
За что? — не знаю сам. Ни слова – всуе.
Люблю – и всё, пусть небогат пейзаж,
Здесь – Родина моя. Ни гор, ни рек.
Солончаки да камни, да безлесье.
Горяч тут ветер и протяжны песни.
Буранный край. И так – из века в век.
Ей девяносто пять. Она стара,
Моя старушка-мама. Сяду рядом —
Вздохнёт. Невидящим коснётся взглядом.
Степи Сары Арка она – сестра.
Как пожелтели волосы её
От долгих лет нелёгких и преклонных!
Степи родной и ей несу поклоны
Кочевником мятежным у костра.
Люблю и ту, что станом и лицом
На райских дев ни капли не похожа.
Но стольких женщин мне она дороже –
Мы обручальным связаны кольцом.
Потух бы без неё давно очаг.
Книг не читает и гостей учёных
Дичится… Что с того? Под небосклоном
Я с ней делю и радость, и печаль.
Кочует за скотом родной народ.
Глаза его прикрыты малахаем.
За что люблю его — и сам не знаю,
Но всякий это, думаю, поймёт.
Себя не мыслю вне земли родной,
Без матери, супруги и народа,
Без воздуха печали и свободы,
Дарующего радость и покой.
Вольный перевод с казахского языка Сергея Галкина, по недоразумению предложенный конкурсантам в Астрахани в качестве подстрочного перевода.
Её волосы пожелтели от старости.
Ей девяносто пять.
Её невидящий взгляд
Не поднимается от земли.
Она не замечает никого,
Только двигаются чётки в её руках.
А когда я рядом – почему-то вздыхает
Моя старуха мать.
И сам не знаю я, за что
Я мать свою люблю.
Она не похожа на гурию
Ни станом ни лицом.
Она не читает книг
И не умеет говорить
С учёными гостями.
Домашним очагом
Занята вся её жизнь.
Дичится… Что ж, такая она,
Моя половина.
И сам не знаю я, за что
Жену свою люблю.
Он дружит с ленью,
И глаза его прикрыты малахаем.
По старинному обычаю
Кочует за своим скотом.
И ест среди скота, и спит.
Это мой народ – Алаш.
И сам не знаю я, за что,
Но свой народ люблю.
Её или высушивает горячий ветер
Или заметает буран.
Зимой – белая плоскость,
Летом – жёлтая.
Нет лесов,
Нет гор, нет рек.
Только камни и солончаки.
Эта земля, эта степь – Сарыарка.
И сам не знаю я, за что,
Но эту степь люблю.
Источник
LiveInternetLiveInternet
—Я — фотограф
—неизвестно
—неизвестно
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Статистика
Поэзия Магжана Жумабаева
МАГЖАН ЖУМАБАЕВ. СТИХОТВОРЕНИЯ
Жизнь – море, где ни берега, ни дна.
Лишь усмехнется, шелестя, волна.
А мне уж скоро будет двадцать семь –
Пусть не старик я, знаю жизнь сполна.
Небытие мое прервала мать.
Встречал восходы, провожал закат.
С рождения плыву я против волн,
Пусть и свиреп, и грозен их накат.
С тех пор я встретил столько светлых зорь,
И тьма не раз скрывала весь простор.
Как начал мыслить, с сердцем я борюсь,
Я столько мог бы ей сказать в укор.
Смутьянка-сердце воли не дала,
Застыл и разум, опустив крыла.
Года бегут, их счет неумолим,
Безумная, сожми же удила!
Твоих приказов чуткий есаул,
Я и в огонь бросался, и тонул.
Прошли года, стою как перст, один,
За что меня втянула ты в разгул?
«Стань ветром!» — ты сказало мне, я стал,
Меж «рано», «поздно» я не выбирал.
Как буйный ветер бился я с огнем,
Пред ним в боязни я не замирал.
«Огнем ты стань!», так я уже горю,
Могу обжечь дыханием зарю.
Зола иль роза – мне ли их делить,
Я им как равным жар свой подарю.
«Водою стань!», так я потек, журча,
Змеей стелясь, что в образе ключа.
Завороженных музыкой моей,
Своим особым волшебством леча.
«Ты Солнцем стань!», как Солнце я смеюсь,
Я выше Солнца по накалу чувств.
Обняться с каждым я душевно рад,
Себя принизить этим не боюсь.
«Стань Месяцем!» — сказало ты. Плыву.
Скорблю по всем, кто не сорвет траву.
Сестра тоски, лью колдовской я свет,
Для всех в печали выгнувших главу.
«Влюбись!» — приказ был. И, к любви горазд,
Я мотыльком сгорал на углях глаз.
И в те лихие, колдовские дни
Из пепла саван мне бывал как раз.
«Рыдай, поэт!» — сказало ты, так что ж?
Я плакал словно после стольких гроз.
Ручьями крови я рыдал порой,
Когда уже не оставалось слез.
«Оставь родных!» — сказало ты, я тих,
Уж сколько лет скитаюсь без родных.
Пусть было много на пути невзгод,
Отца и близких не искал мой стих.
«Покинь Отчизну!». Я пустился в путь,
Я не был чуждым средь чужих ничуть.
Я постепенно стал для всех своим,
Понять пытаясь их живую суть.
«Беги богатства!». Разве ж я копил?
Свои объятья нищете раскрыл.
«Дерьмо – свинье, собаке — кость дороже!»,
Так говоря, развеял все я в пыль.
«Того, что нет найди!». Так я нашел.
«Луну достань!». Я на луну взошел.
Все, что просило, я исполнил, сердце.
А что взамен? Все тот же произвол!
Ты обмануло и предало вновь,
Мне через месяц двадцать семь годов.
А там и тридцать, там и сорок, что же,
Я пред Отчизной с чем предстать готов?
Мне через месяц будет двадцать семь,
А там и тридцать, там и сорок… Кем
Останусь я в людских воспоминаньях,
Когда уже исчезну я совсем.
Шальное сердце к небу лишь рвалось,
Пред ней был разум – нежеланный гость.
Отрава – юность, так я пил отраву,
Теперь печаль — и дом мой, и погост.
Я с разумом был явно не в ладах,
Теперь меня преследует лишь страх,
Однажды я уйду в сырую землю,
Так чем помянут мой остывший прах?
«Сам ветреный, он ветер лишь любил!
В огонь бросался очертя, дебил!
Безумец сам, он чтил огонь за Бога,
Огонь, не знавший меру чувств и сил!»
Иль скажут, что до времени увял,
К златой луне стремился вечно вдаль.
Как лев, что жаждал до луны допрыгнуть,
Разбился он, оставив нам печаль!»
Как Солнце он был рад всегда всему,
Был Солнцем он и ненавидел тьму.
Был Солнцем он, был на улыбку щедрым,
Так и ушел изогнутым в дугу.
Иль скажут, что певцом был красоты,
Что поверяли все ему мечты.
В дни радости и горя, может, скажут,
«Поэт, ты где, необходим нам ты!»
Иль, может быть, ко мне забудут путь,
Забвению мое имя предадут.
Возможно, и к могиле одинокой
В степи бескрайней люди не придут.
Страна казахов, о, не обманись,
Я не в ответе за лихие дни.
Пусть суд твой будет праведным, раз судишь,
Я не виновен, сердце ты вини!
Безумно сердце, ей своей рукой
Хотелось солнца диск обнять златой.
Смеясь – целуя и целуя – плача,
Оно, погибнув, обретет покой!
Я грозный лев, кто сдержит мой напор?
Я тигр, который устрашает взор.
Я в небе туча, на земле – буран,
Бушующий с равнин до самых гор.
Я в небе солнце, чьи лучи щедры,
Сын космоса, я ваш лишь до поры!
Я океан без берегов и дна,
Я весь приволье, нега и порыв!
Весь пламя я, ожгу, поберегись,
Я тот скакун быть ровней с коим – риск!
Пусть небо рухнет, иль земля – во прах,
Я усмехнусь лишь, одобряя жизнь!
Я не умру и дух мой не умрет,
Что смерти нет, не знает всякий сброд.
Я сам и царь, и сам себе – судья,
Совет мне даст лишь явный сумасброд.
Когда я добр, то мыслю как в раю,
Когда во гневе, ад в себе таю.
Нет близких мне, один я как Господь,
Заслужат ли рабы любовь мою?!
Лишь сам я бог, себе поклоны бью,
Мой слог – Коран, я свой лишь слог люблю.
Я окаянный и покаянный – я,
Дух прошлого, я кончил жизнь твою!
Когда я рад, забуду обо всем,
Не раз людьми обозван был глупцом.
Когда грущу я, мрачен как в аду,,
Но я отходчив, не живу я злом.
Когда смеюсь, смеюсь я без ума,
Когда я плачу, всюду только тьма.
Когда враждую, кровь пролить готов,
Когда дружу, я — жертвенность сама.
Я женщину не так люблю как вы,
Сгораю в миг я на костре любви.
Душа важна мне и важна мне плоть,
Я душу с телом стисну до крови.
Она смеется, я – еще звончей,
Заплачет если, плачу вместе с ней.
Оставшись враз без тела и души,
Умрет она, но я умру быстрей.
Увижу вновь, опять смеюсь, ожив,
Вновь в петлю лезу, разум позабыв.
Жизнь степь, а я – топочущий малыш,
То оступлюсь, то встану на призыв.
Жизнь как река, надежда – чебачок,
Словами дурит рыбу ветерок.
Безумец – я, младенец – я, во мне
Надежды пламя пересилит рок.
«Я сам Господь и сам себе слуга»,
Порой и Бога числю во врагах.
Но если что случится вдруг со мной,
К нему иду я в горестных слезах.
Ну, вот читатель, я раскрылся весь,
Ты красок лишних, лжи не встретишь здесь.
И что в ответ? Улыбку вижу я
Ослиной пасти. Вот весь интерес.
Я от Солнца рожден,
Я пылаю как Он,
Предан Солнцу душой.
Узких глаз моих взор
Искрометен и скор!
Я любуюсь собой!
На Земле, одинок,
Лишь огонь только Бог!
С нежным пламенем слит,
Он, целуя, палит,
Усмехнется и вон!
Взбудоражив, смутив,
Уберет всех с пути.
Его имя – Огонь!
Так зовут и меня,
Я — поклонник Огня!
Красно небо огнем,
Все бледнеет при нем.
Жар вдохну я, и, бодр.
Божества нет святей,
Я святыне моей
Капну масла в костер!
Капну масла, он, чист,
Гордо выгнется ввысь!
Заклинает он змей,
Он дракона сильней.
Вон пылает, маня.
Пламенеет огонь,
Быстроглаз я, как он.
Мы – прямая родня!
Пламенею и я –
Огнебога дитя!
Суд над тьмою творя,
Занялася заря,
Я зарею рожден!
Я и сердцем – в зарю,
Я и верой горю,
Солнцу лишь мой поклон!
Сын зари и огня,
До последнего дня
Я со мглою в вражде.
С гор алтайских до стран
В пиках Альп и Балкан,
Пролетал я везде.
Пролетал как стрела, —
Чтобы не было зла!
Устремляя наши очи
На бледнеющий Восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, не придет ли наш Пророк.
Над Западом сгустился мрак ночной,
Там Солнце ныне не взойдет с зарей.
Во мгле ночной лишь демоны кружат,
И даже Бог растоптан там толпой.
Над Западом сгустился мрак ночной,
На небе звезд не видной ни одной.
Здесь дети ночи, Бога умертвив,
Напрасно ждали, что придет другой.
Над Западом сгустился мрак ночной,
Здесь всякий занят полной ерундой.
Законы веры знать им не дано,
Здесь брюхо застит окоем собой.
Исчадья тьмы, дорогой тьмы идут,
Их и Муса не вызволит из пут.
Айса , сын Божий, распят ими был,
Лишь крови жаждал их неправый суд.
О, дети ночи, под покровом мглы,
Лишь Вельзевулу поклонялись вы.
И Библию, топтали, и Коран,
Восславив брюхо, что еще могли?
О, дети ночи, вы – заре враги,
Ваш Каин первый вырос на крови.
Животное, чей идеал лишь плоть,
Как может знать высокий зов любви.
Так в половодье волн страшит накат,
Так яд в крови рождает в ней распад.
О, дети ночи, ваш повержен мир,
Над Западом – раскаты канонад.
В кромешной тьме царит над всеми ночь,
В ней голоса, и всхлипы, и не прочь
В ней кто-то засмеяться, зарыдать,
Незримый кто-то там до игр охоч.
Незримый кто-то воет и орет,
Таких, как сам, на шабаш он зовет.
Вот он споткнулся, снова побежал,
Слепой во тьме, как путь он разберет?
В кромешной тьме он ходит, востроглаз,
Беда и кровь нашли тут свой экстаз.
И задыхаясь от паров таких,
Он ходит в думах тяжких как напасть.
В кромешной тьме и время медлит ход,
Не сдержишь тут и мыслей хоровод.
С незрячих глаз лия потоки слез,
С Востока он теперь пророка ждет.
Был в древности рожден от Солнца гунн,
От гунна – я, как пламя, вечно юн.
Я ликом чист, глазами я раскос,
И, пламенея, жду я свой канун.
О, не грусти, слепец мой, дай мне срок,
Я Солнца сын, верней, его зрачок.
Иду я к вам, пылая словно весть,
Рожденный гунном солнечный пророк.
Слепец несчастный, ты глаза раскрой
С Востока я иду к тебе с зарей.
Иду к тебе, я — призванный пророк,
Дождись меня, готовься к «Отходной».
Я – свет с Востока, радостный восход,
Мой голос сотрясает небосвод.
Над миром всем сгустился мрак ночной,
Дам миру свет я, Солнце вновь взойдет.
В кромешной тьме печален плач осин,
В кромешной тьме рыдает ночи сын.
В кромешной тьме – луч солнца золотой,
То я иду, пророк и Палладин.
Восток раскосый, что стоишь?
Ты же гора тут, а не мышь!
Очнись же, великан!
Пусть стонет вновь земля! Вперед!
На Запад будет твой поход!
В крови там много стран.
Ах, Запад весь теперь в пыли,
То кровь рекой течет вдали.
И – громы канонад.
Власть знаний там несет раздор,
Как жив еще он до сих пор,
Востока дальний брат?
Он морем был, весь в реве волн,
Он рвался к небу, страсти полн.
Теперь – в останках скал.
Теперь чахоточный, больной,
Он озирает круг земной,
Найдет ли, что искал?
Исчадья ада, сатаны,
Пусть сдохнут на полях войны —
Гордыни злой итог.
И на закате его дней,
Став и сильнее, и юней,
Проснется мой Восток!
Восток раскосый, встрепенись!
Последним будет этот риск!
Пойдем на Запад мы!
В знаменах реющих, крича,
В литавры медные стуча,
Войдем мы в царство тьмы!
Развеем в прах мы город сов!
Детей же обратим в рабов!
Нет, так нельзя теперь!
Мы город обратим в цветник!
Детей же их – в детей своих!
Откроем в милость дверь!
Бедняг заблудших, что с пути
Сошли, не в силах путь найти,
Наставим мы на путь!
На путь Востока, что широк,
Для всех, кто сир и одинок..
Лишь в нем – и свет, и суть!
Вон в море вдруг возник прибой,
Восток мой поднял рев и вой,
Мой видит зоркий глаз.
В знаменах реющих, крича,
В литавры медные стуча,
Возникло войско в раз.
Эй, гиблый Запад, что стоишь?
Гора твоя родила мышь,
Уйди с пути долой!
Иль вот тебе моя рука,
Коль хочешь жить наверняка,
Последуй впредь за мной!
Ее волосы как бы посыпаны пеплом,
Она – еле живая и полуослепла;
Скоро будет ей сто, коль Аллах ей поможет.
И сидит она, четки перебирая,
Не зная, осталось ей сколько до рая,
Могильную сырость уж чувствуя кожей.
Это мать моя бедная в старости тяжкой.
Другим мне этого не объяснить,
Но я не могу ее не любить.
В глазах ее нет занебесного света,
Из уст не услышишь ни слова привета,
В объятьях нет страсти, зовущей к безумствам.
В постели она – не тигрица, не дьявол,
Не умеет дерзить, спокойная нравом,
Сильна лишь в возиться с посудой искусстве,
Это женка моя, неказистая с виду.
Другим мне этого не объяснить,
Но я не могу ее не любить.
Всегда пребывающий в полудремоте,
Всегда в малахае, что скроет зевоту,
Избравший лишь лень себе вечной опорой.
По старым заветам все также живущий,
С отарой встающий, с отарой бредущий,
Есть народ мой «алаш» на движенье нескорый.
Другим мне этого не объяснить,
Но я не могу его не любить.
Миражной завесою вечно покрытый,
В буранах взвывающих грозно, сердито,
С зимою как саван и с летом свирепым.
Не имеющий леса, не имеющий рощи,
Не имеющий гор, где вода в речках ропщет,
А имеющий только лишь мертвые степи,
Это вот Сарарка – моя родина в дреме,
Другим мне этого не объяснить,
Но я не могу ее не любить.
Дол золотой
Ветра игрой
В гул растворен.
Слышится гул,
Едет аул
Ветру вдогон.
Степь вечно спит,
Мальчик молчит.
Две немоты.
Тайна в них – та,
Что немота
Суть маеты.
Дол золотой
Ветра игрой
В гул растворен.
Мальчик и степь…
Кто из них слеп?
Кто из них — сон?
ПОГОНЯЙ ЖЕ КОНЯ, САРСЕМБАЙ!
Погоняй же коня, Сарсембай!
Мы поедем в родимый мой край!
До зари мы уедем с тобой.
Погоняй же, скорее, коня,
Эх, достала учеба меня,
А так в город бы я – ни ногой!
Оглянись, у тебя позади
Он разлегся как сумрачный див,
Это город – громада громад.
Он таится в тумане ночном,
Дышит дымом, угаром, огнем;
Его очи недобро блестят.
Столько шума в нем, гама, возни,
Столько всякой дурной болтовни,
Столько вони, что крикнешь «Ойбай!»
Так чего озираться назад,
Нам в аул бы скорее, мой брат,
Погоняй же коня, Сарсембай!
Женщин их ты ничем не проймешь,
Обожают измену и ложь,
Строят глазки на каждом шагу.
Бледнолицы как немочи взвар,
С тусклым взглядом, забывшим про жар,
Их мужчины – на радость врагу.
Не найти в них горячих сердец,
Идеал их: скорее поесть, —
Кабаны, секачи-хрюкачи.
Дети ночи, им ночь лишь приют,
Лишь в вонючих коробках живут,
И общаются только в ночи.
Небесами ты их не возмешь,
Посмотри, сколько радостных звезд!
Вон Луна улыбается: «Ай».
Во мне город рождает лишь боль,
Быть в разлуке со степью доколь?
Погоняй же коня, Сарсембай!
Потянуло, что ли, ко сну?
Сарсембай, спой хоть песню одну,
Ту, которая нас встрепенет!
Скоро буду в родном я краю,
Где любивших меня я люблю,
Сердце, ну же, отправься в полет!
Сарарка, ты же – светочь души,
Ты – моя бескрайняя ширь,
Я всей грудью к тебе припаду.
Ветерок твой обнимет как шелк,
Будет дорог мне каждый глоток
Из ключа, что течет на меду.
Не хочу озираться назад,
Мы вдали ли от города, брат?
Успокой же меня, дух придай!
Нам нельзя озираться назад,
Нам в аул бы скорее, мой брат,
Погоняй же коня, Сарсембай!
Нет сил уже больше, повержено знамя побед,
Герои поникли от тысяч напастей и бед.
Их гордые души страдают теперь в кандалах,
Нет жара в крови и сердцу, как прежде, не петь!
Какая досада – подрезаны крылья орла!
Могучий народ низведен к положенью вола.
Не помним теперь мы и родину предков – Алтай,
Батыров и ханов забыты святые дела!
Нет больше героев, страна коченеет в беде.
Не встретить теперь единенья и чести нигде.
О, предков язык, словно тень ты тех солнечных дней,
Тебе поклоняюсь я, как негасимой звезде!
Пускай ты в подполье, в себе ты богатство таишь!
Ты – чистый, глубокий, раздольный и мощный как клич!
Я верю – однажды разбредшихся, сирых детей,
Позвав словно мать, ты в объятья свои заключишь!
Источник