Страница ГРИБАЧЁВ
НИКОЛАЙ МАТВЕЕВИЧ ГРИБАЧЁВ БРЯНЩИНА
Тема родины проходит через все творчество НИКОЛАЯ МАТВЕЕВИЧА ГРИБАЧЁВА (1910-1992]. За время войны и впоследствии поэт побывал во многих странах, но нигде не забывал родные места. Уважение к землякам было импульсом к созданию поэм «Колхоз «Большевик» и «Весна в «Победе», которые отмечены Государственными премиями. Родные места вдохновили Н.М. Грибачева на создание книг «Десна-красавица», «Дорогие земляки», «Августовские звезды». Есть у поэта «громкие», гимновые стихотворения о Родине, Брянщине, а есть и тихие, задушевные, но каждое написано искренне и наполнено глубоким чувством.
Отчего так за душу берет Этот бор с куртинами болот, Это поле, эта вдалеке Песня двух девчонок на реке?
Ведь земля, где б ни была она, Тех же теплых запахов полна, Шелеста листвы, травы, воды, Песен под свечением звезды.
Но мои не вглубь иной земли, А вот в эту прадеды сошли, Не другая в мареве морей -Эта плотью сделалась моей.
Плотью. Кровью. Зреньем. Силой рук. От нее — горячий сердца стук. Мысль. И от веков и на века Музыка и краски языка.
И по праву кровного родства Мне понятно, что поют листва, Птица, колос, вяз при ветерке, Две девчонки в лодке на реке.
Я за эту отчую, свою Шел навстречу гибели в бою, С ней делю надежду, с ней — беду, Ею счастлив и в нее сойду!
Для НИКОЛАЯ МАТВЕЕВИЧА ГРИБАЧЁВА (1910-1992) характерна четкая гражданская позиция, преклонение перед народной правдой, вера в будущее и созидательные силы человека. Тема ответственности человека за то, как он живет, очень органична в его творчестве.
Уговаривать судьбу не стану -Будь доброй, помоги, побереги. Я знаю:
торит дорогу странную, Где рядом счастье, боль, друзья, враги. Среди цветов
порой оса ужалит, Затянет в омут мелкий перекат, И к полдню,
солнечным сияньем залит, Змею в траве нередко прячет сад. Все существует в противостоянии, То штиль,
Источник
Н грибачев эта земля
заяц Коська, белка Ленка, лиса Лариска, медведь Потап, ёж Кирюха, волк Бакула и прочие
Старый лось около стога сена
Истории эти рассказал старый Лось в Брянских лесах. Большие это леса, красивые, много в них озёр и речек. И самая главная река – весёлая, быстрая и зелёная Десна́. По её берегу заяц Коська половину дня и всю ночь бежал, а ни начала, ни конца не видел.
Зверей и птиц в Брянских лесах столько, что не пересчитать, – и медведи, и лоси, и олени, и зайцы, и волки, и лисы, и косули, и кабаны, и рыси, и еноты, и белки, и барсуки, и бобры, и выдры, и горностаи, и сороки, и горлинки, и синицы, и филины, и совы, и овсянки, и луни, и трясогузки, и удоды, и бекасы. А уж о соловьях, снегирях, воро́нах и воробьях даже говорить нечего – куда ни пойдёшь, там и встретишь. Если бы всех зверей и птиц нарисовать, так и книжки не хватило бы!
Лось, который истории рассказывал, много-много лет на свете жил, старым уже стал. Подружился он с лесником, и тот ему на поляне стог сена поставил. Придёт Лось к стогу, пожуёт сенца, задумается да и вспомнит какую-нибудь историю то про зайца Коську, то про лису Лариску, то про ежа Кирюху. Тут же на ветках нахохленная ворона Варька сидела, а чуть поодаль сорока Софка крутилась. «Врёт, врёт, врёт!» – трещала сорока Софка, слушая рассказы старого Лося. «Правда, правда, правда!» – каркала ворона Варька.
Ну, сороке Софке я бы верить не стал, очень она болтливая. Так что Лось, наверное, правду говорил.
А если кто не верит, пусть в Брянские леса съездит и на всё своими глазами посмотрит.
Жил в нашем Брянском лесу заяц Коська – шкурка серая, уши длинные, глаза чёрные и всё по сторонам коси́т. Потому что был Коська совсем молодым зайцем и всё разузнать старался – кто, да что, да зачем? Целый день бегал он по лесам и лугам, всем своими вопросами надоедал. Мама-зайчиха беспокоится, на обед зовёт, а его нету и нету – ищет чего-то где-то.
Нашёл однажды заяц Коська Родничок – небольшая ямка под ракитой, а из неё вода льётся, журчит. Долго смотрел Коська, думал: что бы это такое могло быть? А потом говорит:
– Слушай, давай знакомиться. Ты кто?
– Я Родничок, – сказал Родничок.
– Ну, здравствуй, заяц Коська, – вежливо сказал Родничок. – Рад с тобой познакомиться.
– Слушай, а откуда ты, Родничок, взялся? У тебя дом в земле?
– Да вот попутешествовать хочу. Побегаю, посмотрю, что там дальше, ещё дальше и совсем далеко-далеко.
– Ха-ха! – засмеялся заяц Коська. – Это как же ты путешествовать будешь, если у тебя ног нету?
– Да уж как-нибудь, – сказал Родничок. – Попробую.
– Знаешь что? – сказал Коська. – Давай наперегонки. Кто дальше.
– Давай, – согласился Родничок. – Ну, побежали!
И юркнул в траву. А заяц Коська тоже вприпрыжку – скок да скок. Но тут ему камыш попался, такой густой, что и не пролезть. Пришлось Коське в обход бежать. А Родничок – из камыша в озеро, из озера в лозняк, из лозняка в ольшаник – свою дорогу выбирает.
Солнце уже припекать стало. Притомился заяц Коська, думает: ну, отстал, наверное, Родничок, где ему с зайцем наперегонки бегать! Но на всякий случай позвал:
– А тут я, – прожурчал Родничок из ольховых зарослей. – Бегу!
Смотрит заяц Коська: река большая впереди. «Ну, – думает Коська, – тут уж наверняка конец Родничку: съест его большая река. Так ему и надо, нечего с зайцами наперегонки бегать! А я домой пойду». Но прежде чем пойти, решил покричать:
– А тут я, – ответил Родничок из реки.
– Где же ты, если тут целая река?
– А я с другими родничками объединился. Мы теперь вместе бежим. Догоняй!
Ужасно обидно стало зайцу Коське: как же это так, Родничок без ног, а его обогнал и ещё насмехается? «Ну уж нет, – решил Коська, – всю ночь бежать буду, а обгоню!»
И побежал, сколько было сил, по берегу реки. Вечером – бежит, ночь наступила – бежит. А в темноте бегать плохо. И шкурку заяц Коська о кусты ободрал, и ногу колючкой поранил, и нос больно ушиб, когда в ямку падал. Совсем измучился Коська, еле жив. Но тут утро наступило, рассветать стало, туман от реки поднялся, потом в облако превратился. Попробовал заяц Коська свой голос – хрипит, но ничего, разговаривать можно.
– Эй, Родничок, где ты? – крикнул он.
– А тут я, – послышался голос откуда-то сверху.
Посмотрел Коська на лозовый куст – нету там Родничка, посмотрел на вершину дуба – тоже нету. Только облачко плывёт в небе.
– Да где же ты? – удивился Коська.
– А тут я, – ответило облачко. – Днём меня солнце пригрело, на рассвете я туманом стал, а теперь в облачко превратился.
– И летать умею. Ну как, побежим дальше?
– Я домой пойду, – сказал заяц Коська. – У тебя ног нет, а бегаешь, крыльев нет, а летаешь. Не буду я с тобой наперегонки бегать!
– Ну, тогда до свидания! – засмеялся Родничок.
– Прощай, – сказал заяц Коська. – Улетишь ты в неизвестные края, не увижу я тебя больше.
– Увидишь! – пообещал Родничок и полетел облачком в далёкие края.
А Коська домой пошёл. Мама-зайчиха ему строгий выговор сделала за то, что всю ночь бегал, сестрёнка язык показала, а брат только подмигнул. И стал заяц Коська опять жить-поживать, про всё узнавать – кто, да что, да зачем. А когда лето к осени повернуло, пошёл Коська к знакомой раките – дай, думает, на Родничков дом посмотрю, опустел он. Пришёл – а из ямки под ракитой Родничок выбегает. Словно и не был нигде.
– Это ты? – удивился заяц Коська.
– Я, – сказал Родничок. – Здравствуй.
– А так и вернулся, – сказал Родничок. – Из ручейка в речку, из речки в туман, из тумана в облако. Летал я, летал, на луга, на поля и леса насмотрелся, зверей разных повидал. Потом холодно вверху стало, превратился я в дождь, упал на землю, тебе, зайцу Коське, шёрстку помыл – да домой под землю. Теперь вот опять попутешествовать решил. Ну как, побежим наперегонки?
– Нет, – сказал заяц Коська, – больше я с тобой бегать наперегонки не буду. Я лучше на огороды пойду, может, там тётенька морковку забыла.
Вот так и кончился спор зайца Коськи с Родничком. А там и зима наступила. Коська полинял и из серого белым стал. А Родничок из тучи снегом ещё раз вернулся, на время, до весны, в сугроб превратился. Так что и не различить теперь сразу – где Родничок, а где заяц Коська.
Лиса Лариска и белка Ленка
Когда лиса Лариска только подрастала, она не знала ещё, кто в лесу как бегает. Идёт она однажды, а с ёлки шишка – стук её по лбу. Села лиса Лариска, почесала голову лапой, а сверху вторая шишка – стук её по спине. Подняла она голову и видит: на ёлке белка Ленка бегает, смеётся:
Источник
Н грибачев эта земля
Собрание сочинений в трех томах
Русины. Россы. Россияне. Русские.
В этих звуках есть что-то от рассвета, от вольного степного ветра, от шума тайги с посвистом птиц, от веселого всплеска волны на реках и озерах, от рокота синих морей и океанов.
В этих сладостных звуках есть что-то от истока — истока жизни, нарастающего и бегущего то в солнечных просветах, то в туманных дебрях истории. И в тумане том на грани времен скорее угадываются, чем видятся, островерхие шеломы первых богатырей. Глянут из тумана васильковые очи северянки, блеснет темный лукавый зрачок южной красавицы.
В этом далеке еще все изначально и молодо. Юный народ еще благодарно поклоняется солнцу, высокому дереву, глубокой реке. Но уже в парное лоно земли брошено ячменное зерно, уже сорван белый хмель и найден душистый мед, уже в дымном котле варится свадебная брага, уже складывается русская песня…
Сколько их было спето в тех незапамятных времен — спето в радости, в печали, спето в ожидании урожая и после уборки, спето перед охотой и после охоты, спето перед походом и после дохода, спето ватагой и в одиночестве.
Много было спето песен, пока народ не запел «Интернационал» и «Варшавянку».
Каким измерением измерять ее? Мерить ли великими людьми — мудрецами, героями, бунтарями, поэтами и художниками? На это не хватит одной жизни. Мерить ли по векам, по нашествиям ли врагов ее, по датам ли ее побед? На это мало и ста жизней. Мерить ли ее великими реками, реками-работягами с городами и селами, что лепятся к ним, как гроздья к виноградной лозе? Одна Волга заполонила бы сознание и не отпустила бы ни к Иртышу, ни к Оби, ни к Енисею, ни к Ангаре, ни к Лене, ни к Амуру. Мерить ли народами, заселяющими ее земли? Если каждый народ выделит по сто рассказчиков, то все вместе они не воссоздадут сути ее. Как охватить ее единым взглядом? Я думал, что это можно сделать с космической высоты. Но космонавты говорят, что и там на это нужно время. В ней все громадно и неизмеримо, ехать ли с севера на юг, с запада ли на восток — по вековому ходу русских землепроходцев. А если мерить ее поясами времени, то насчитаем одиннадцать поясов, а это значит, что за одни сутки Россия встречает одиннадцать рассветов и справляет одиннадцать новогодних праздников.
Да, она огромна и неизмерима.
Но постигнуть её можно даже в малом. Для этого нужно памятью и сердцем вернуться к той земле, которая накормила тебя первым хлебом, напоила тебя первой ключевой водой. Где было все изначально и молодо. Для меня такая земля — это небольшая сибирская деревня Марьевка.
Родная земля, она и кормилица, и поилица, она и нянька, и воспитательница, она и раскрытая книга природы. Родная земля — это первая школа мужества, находчивости, пытливости. Вон маленький рыболов перехитрил осторожного язя. Вот он вырвал из воды куст зеленого аира, добрался до его пахучей сердцевины. Вкусно. Вот он уже подсмотрел тайну рождения стрекозы. Интересно. В нем, этом белоголовом мальчике, уже все есть — мудрость земли и чувство времени. Только он еще не знает об этом. Я смотрю на него с Назаровой горы. Вот он решил искупаться. На широкой доске он похож на белого лягушонка. Выгребая руками на середину озера, он кричит своему дружку: «Выхожу на орбиту!»
Это, конечно, детская игра. Но мне вспоминается, что в таком возрасте мы с дружком играли в автомобиль, которого не видели. Я тоже плавал по этому озеру, потому и подумал, что детство этого мальчика похоже на мое. Игры детей всегда поучительны. Размышляя, ухожу в деревню, а в ушах все еще звучит: «Выхожу на орбиту!» Вот оно, новое измерение России!
Марьевка — деревня небольшая, но знаменитая. В годы гражданской войны она первая в Сибири поднялась на Колчака. Здесь еще живы поротые шомполами. Неграмотная, она начала с букваря и дошла до высшей математики. Из нее вышли партийные работники, инженеры, техники, шахтеры, строители Кузнецка и Магнитки. Ее сыны храбро сражались на фронтах Отечественной войны. Шестьдесят ее сынов, молодых и сильных, уже никогда не увидят родного поля. А и было-то в ней всего сто дворов.
Пока из Москвы добираешься до Марьевки, проезжаешь почти половину России — минуешь десятки крупных городов, заводов и комбинатов. А между ними на придорожных откосах, убегая за косогорье, вьются тропинки, проселочные дороги и зовут к другим марьевкам.
Передо мной волнующее письмо из Удмуртии. Оно напомнило мне об одном историческом событии символического значения, которое было описано мной в поэме «Проданная Венера». Когда мы начали делать свою Россию стальной, мы были ещё очень бедны. За машины, купленные у капиталистов, нужно было платить золотом. У нас не хватало золота. И тогда мы продали им прекрасные творения великих художников, среди которых была и «Венера» Тициана. Народ, любивший красоту, понимавший красоту, мечтавший о красоте жизни, вынужден был расстаться с Красотой. В то время, когда тициановская «Венера» плыла за океан, в одной из деревень Удмуртии крестьяне придумывали название своему колхозу. И крестьянин Волков предложил назвать его «Венерой». Нет, он ничего не знал о проданном шедевре, зато хорошо знал, что Венера — это Красота. Но крестьянская программа красоты жизни давалась с большим трудом. Долгие годы «Венера» не могла засиять на удмуртском небосклоне. А нынче набирает высоту, достойную своего имени.
За красоту времен грядущих
Русь. Россия. Россия Советская. Россия социалистическая. Это все она, но всякий раз другая. Каждое из ее названий — это новый исторический этап, новый подвиг. После гражданской войны люди на Западе не верили, что она поднимется. Но Россия поднялась и стала советской. Она не могла не подняться с Лениным, с его партией. В первые годы Отечественной войны, занимая наши города и села, фашисты думали, что с Россией покончено. Они даже не догадывались, что во время отступления наших армий действовал закон пружины: она сжималась и набирала силы. И чем больше сжималась, тем сильней становилась.
Я люблю мою Россию. Люблю не только за воспоминания детства с речкой в золотых песках, с озером в кувшинках, с лугами в травах и цветах. Люблю не только за память юности с первым свиданием и первым поцелуем, но и за то, что она, добрая и требовательная, научила меня труду: научила пахать землю, косить траву, ковать железо, управлять самолетом и строить самолеты. Она учит меня быть ее поэтом.
Я люблю мою Россию. И любовь к ней не застилает мои глаза. Сегодня любить Россию — значит быть интернационалистом, ибо на ее знамени — лозунг братства.
У России великая история. Но это не только предмет гордости, а и обязанность быть достойным ее. У России величайшая территория, простирающаяся почти, по всему полушарию. Но и это не только предмет любования, а и призыв к твоему трудолюбию: а что делаешь ты для ее величия? Любовь должна быть действенной.
Источник