Леонид Мартынов, очень личное
Я не знаю, что думают о стихах Леонида Мартынова литературные авторитеты, у меня не было нужды спрашивать их об этом. С тех пор, как я узнала его, стихи Мартынова вошли в меня и стали моими, так и только так писала и говорила бы я сама, если бы раньше не сказал этого он.
Стихи эти входили в меня всякий раз по-разному, со своей интонацией, неожиданным ритмом, вопросом или утверждением, скрытой болью или насмешкой, — Мартынов поразительно разнообразен!
Вот стиль его строг и возвышен, невольно хочется встать:
«Вода
Благоволила
Литься!
Она
Блистала
Столь чиста,
Что — ни напиться,
Ни умыться,
И это было неспроста.
Ей
Не хватало
Ивы, тала
И горечи цветущих лоз.
Ей водорослей не хватало
И рыбы, жирной от стрекоз.
Ей
Не хватало быть волнистой,
Ей не хватало течь везде.
Ей жизни не хватало –
Чистой,
Дистиллированной Воде!»
Это о воде? – Да. И нет! Понимая всю философскую глубину этого короткого и очень емкого стиха, я про себя буду его цитировать, всякий раз, когда услышу требование абсолютной формы или исчерпывающего содержания, рафинированности, невозможной в принципе, особенно в художественной ткани, это будет неестественно!
Но вот стих совсем иной: картина изменчивого заката, перед которой стоит зачарованный поэт – и я вместе с ним немею от такой земной и всякий раз необычайной красоты:
«Я видел
Картину такую:
День хмурый кончался печально;
Воткнулись в пучину морскую
Потоки дождя вертикально
Из тучи, нависшей продольно
Над бездной в районе заката…
И вдруг — аж глазам стало больно!
Прорезался пламень квадрата.
Квадрат этот солнцем был.
В тучах
Возникло вдруг что-то такое,
Что самых чертежников лучших
Не вычертилось бы рукою.
И было понятно: квадратно
Не солнце, а, вероятно,
В сгустившихся тучах оконце,
Зияющее квадратно,
Квадратно, как будто бы крышка
Кубышки багряной узорной,
Квадратно, как будто бы вышка,
С которой взирает дозорный…»
Это только цитата. Стихотворение живописное, самодостаточное своей внутренней динамикой, единством смысла и формы, не буду вас лишать удовольствия открыть эту красоту самостоятельно!
Но он способен быть не только чутким зрителем, отразившим картину мира в стихах, но и творцом, созидающим иную реальность. Загляните, как он это делает, он чуть-чуть приоткроет дверь в свою лабораторию… или мастерскую… или. Господи, да он — Рояль!
« Я чуток,
Напряжен я,
Как рояль,
Но подойди хоть Бородин, хоть Скрябин –
Не трогайте, не жмите на педаль!
Шершавый от царапин и корябин,
Сегодня я уж больше не служу
Рукам умелым, как и неумелым,
Но сам себе я струнами гужу
И весь дрожу своим древесным телом.
И клавишами тихо шевеля,
Я обращаю это в звуки. Это
Воздействуют магнитные поля
Иных миров, летящих в бездне где-то.
Они звенят: украдь, украдь,украдь,
Подстереги, похить нас, извлеки нас!
И отвергая нотную тетрадь,
За ними я и сам в погоню кинусь».
Приемы Мартынова настолько разнообразны, что они уже и не воспринимаются приемами, присущими только этому поэту, скорее, это – разнообразная ситуативная речь незаурядного человека, обладающего прекрасной лексикой, глубоким умом и богатейшим жизненным опытом. Вот он вдруг обращается ко мне с вопросом, предлагая ответить на него самой себе.
«А ты?
Входя в дома любые —
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?»
А другим стихотворением, кратким, как афоризм, может дать ответ, в котором заключена высочайшая мудрость:
«И вскользь мне бросила змея:
У каждого судьба своя!
Но я-то знал, что так нельзя –
Жить извиваясь и скользя».
Но вдруг открою наугад страницу, в которой так просто и вместе с тем необыкновенно выражено человеческое чувство – любовь, многажды перепетая. Неназванная.
«Ты
Листик
С колен сронила.
Разные
Он изводит чернила –
Синие, черные, красные,
И самые пестрые клеит он марки
На письма однообразные…
Из Арктики,
Из Антарктиды, где айсберги-исполины,
Он пишет одно и то же: что губы твои – из малины!»
В молодости Мартынов прошел искушение словесной эквилибристикой, первые его стихи были напечатаны еще в 20-е годы в сборнике «Футуристы», так что к 60-м годам это уже был тертый калач! И обминали ему бока не только соратники и соперники по поэтическим объединениям, но и жизненные невзгоды. Журналистом он поездил и по Сибири, и за ее пределами, писал много прозы, случалось, что сборники очерков запрещали до публикации – и потом они пропадали безвозвратно! А самого автора ссылали. Спрашивается, куда же еще из Сибири можно сослать? – Да подальше, поглубже на север! Реабилитировали поэта только после его смерти.
Впрочем, какой смысл перебирать годы испытаний, вспоминать, что в 1966 году ему была присуждена Государственная премия РСФСР за сборник стихов «Первородство», а в 1974 году – уже Государственная премия СССР за сборник «Гиперболы». Главное – что эти сборники с нами, можно их поворошить и удивиться неувядаемости слога, глубине смыслов. Вот как в этом, очень коротком:
«Из смиренья не пишутся стихотворенья,
И нельзя их писать ни на чье усмотрение,
Говорят, что их можно писать из презренья.
Нет! Диктует их только прозренье».
Я могу его цитировать бесконечно, каждое стихотворение завораживает своей уникальностью, вот как это, «Хвост Земли»:
«Так и так. Бывает всяко:
Иногда обрывки мрака
Лишь случайно только где-то
Жмутся к солнечной земле,
А порой обрывок света
Мечется в кромешной мгле,
Как бездомная собака.
Говорят: огромный хвост
У земли, как у кометы,
Простирается до звезд».
Этот стих сохранился у меня на выдранной страничке из журнала «Юность», там целая подборка стихов Мартынова, один другого удивительнее. Сейчас все эти Мартыновские произведения для меня еще и как провидческая мудрость тех журнальных редакторов, которые каким-то нутром понимали, что эти стихи годятся для вечности. У меня много таких страничек, заложенных в самые разные сборники. Вот, к примеру, сборник «Сибирские строки поэзии», изданный «Молодой гвардией» в 1984 году, где есть и Ахмадулина, и Евтушенко, и Вознесенский, а омичу Мартынову места не нашлось. Я ничуть не в претензии к составителям сборника, просто вложила в толстенный фолиант выдранную из журнала (сейчас даже не определить – какого!) еще одну страничку стихов Мартынова.
Он не горлопан, никого перекрикивать не собирается, но без его замечательных стихов поэзия моей юности была бы сильно оскудевшей. Я читаю и люблю многих поэтов, старых, новых, устоявшихся, как дорогое вино, игривых, о которых пока трудно говорить. Но к Леониду Мартынову у меня отношение особое, очень личное. Я же говорю – если бы писала стихи, то такие же, как у него. Ну или очень созвучные. Вроде этого:
«Хоть я упрямицей слыву ещё,
ресурс сопротивленья истощён.
По воле ветра и течений вод
мой утлый челн отныне поплывет.
Забыв о сохранении лица
в боях за истину, и принципы отбросив,
я стану отрешенно созерцать
как лист на волю отпускает осень,
как кружит снег и как цветут саранки
— всем свой черед! — на маленькой полянке.
Стук сердца мартовской капели соразмерен,
щебечут птицы на моих плечах,
примите, насекомые и звери,
меня в свой круг. Я заслужу доверие,
и победить сумею глупый страх.
Качну ветвями, головой кивну,
пока ж оставьте все меня одну»
Мне станут пересчитывать слоги, кричать, что нельзя мешать лексику разных времен, что смысл моих метафор смутен, а рифмы слишком просты, но мы-то с Леонидом Николаевичем знаем, что суть вовсе не в том.
Мы будем помалкивать, поглаживать камни из своей коллекции, вспоминать геологические экспедиции и журналистские командировки…
Стоп. Сильно увлеклась. Но как совпали!
Источник
Леонид Мартынов. К 100-летию со дня рождения
«Поэзия как волшебство» – так озаглавил одну из своих поэм Леонид Мартынов. Это же определение подходит и к творчеству самого Л. Мартынова. Создав свое поэтическое «Лукоморье», играя на своей «волшебной флейте» поэт сам превратился в волшебника-творца, не потеряв земли под ногами, не сбившись к пустой мечтательности. «Художник приходит в мир, чтобы увидеть мир заново…»,– так определил Мартынов призвание поэта. «В поэзии я ценю больше неповторимость, будь то неповторимость «Слова о полку Игореве» или стихов Маяковского или Ахматовой, словом, всё то, что не столько вытекает из традиции, сколько порождает её, люблю порождателей, а не подражателей».
Были и есть подражатели Маяковского, Есенина, Бродского… А подражателей Мартынова нет!
Четверть века поэта нет с нами, но его «волшебная флейта» звучит также современно, как и прежде. Его флейта имеет много тембров и регистров: злободневность, архаика, философия, история…
При этом поэзия Л.Мартынова – не досужее чтиво. Многие его стихи требуют умственной работы, прочтения в полном значении этого слова. Точнее, чем сам Мартынов, не скажешь:
Есть книги –
В иные из них загляни
И вздрогнешь:
Не нас ли
Читают
Они!
22 мая 2005 исполняется сто лет со дня рождения Леонида Николаевича Мартынова. К этому событию и приурочена данная публикация.
Л.Н.Мартынов родился 9 (22) мая 1905 года в городе Омске в разночинной семье. Отец Николай Иванович – техник путей сообщений. Мать Мария Григорьевна (урождённая Збарская) –дочь военного инженера, учительница.
Раннее детство поэта прошло в служебном вагоне отца. Только перед первой мировой войной отец Леонида Мартынова окончательно поселился в Омске и перешёл на службу в Управление железных дорог Сибири. Мартыновы жили в бывшем доме ссыльного поселенца Адама Вальса, на улице Никольской (ныне – улица Красных Зорь).
Вот что писал об отроческих годах Леонида Мартынова, исследователь его биографии и творчества В. Дементьев: «Пути заядлого книгочия привели его, еще до поступления в гимназию, в городские библиотеки. В мужскую гимназию города Омска он поступил разнообразно и широко подготовленным юношей. Гимназисту Мартынову легко давались древние и новые языки, история, география, вообще гуманитарные науки. Однако на его духовное и нравственное формирование в ещё большей степени оказывала атмосфера городской жизни, родного дома, семьи…Никольская и близлежащие улицы, равно как и находившийся неподалёку Казачий базар, позволяли остро почувствовать подростку
поразительную смесь языков, обычаев, нравов, одежд обитателей этих городских кварталов, заселённых ремесленниками, мелкими служащими, домовладельцами вроде Адама Вальса. Здесь звучал колокол крохотного костела и слышался звон трамвая, цоколи подковы ломовых и на базарной площади мелькали лисьи малахаи киргизов, бархатные шапочки казашек, виднелись казачьи папахи и картузы мастеровых из ссыльнопереселенцев». Может быть, уже тогда в юном Мартынове зрела мысль о близости, одновременности на шкале культуры самых далеких друг от друга понятий, явлений, эпох.
Началась первая мировая война.
Так вдали, в глуши, в Сибири,
На народ смотрел народ –
В представлениях о мире
Назревал переворот…
(«Сколько ты ни шевелись там…»)
Первые стихи Мартынова написаны под влиянием поэзии И. Анненского, В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса, И. Северянина и других поэтов.
По свидетельству современников, Мартынов встретил Октябрь восторженно. Будучи непосредственным свидетелем революционных событий, поэт многократно обращался в своём творчестве к событиям той эпохи. Но восторженность не помешала поэту видеть революционные события во всём их многообразии и противоречивости.
Выдвинутые подбородки,
Суковатые кулаки…
Это было в рабочей слободке
Над гранитным бортом реки.
Сцапали фараона:
«А ну-ка сюда волоки!»,
Нынче не время оно
Над гранитным бортом реки.
И разговор короткий –
Слова не говоря…
Это было в рабочей слободке
В пламени Октября…
Это стихотворение написано Мартыновым, когда ему было пятнадцать лет от роду!
А в шестнадцать лет он пишет:
Звёзды пятиугольные
Вместо сердец у нас.
Мечтой о благополучии
Мы оперируем зло,
Ждём, чтоб огнями не жгучими
Будущее зацвело.
И притворяемся глупыми –
Умными жить больней…
(«Мы – футуристы невольные…», вариант)
Приведенный фрагмент был опубликован только после смерти Л. Мартынова. Еще один пример восприятия революции начинающим поэтом:
Позднею ночью город пустынный
При бертолетовых вспышках зимы.
Нежная девушка пахнет овчиной,
И рукавички на ней и пимы.
Нежная девушка новой веры –
Грубый румянец на впадинах щек,
А по карманам у ней револьверы,
А на папахе алый значок.
Может быть, взять и гранату на случай?
Памятны будут на тысячи лет
Мех полушубка горячий, колючий
И циклопический девичий след.
(«Позднею ночью город пустынный…»)
В Омске, как мы знаем, находилась ставка Колчака. В 1919 году Мартынов пишет:
Бегут вассалы Колчака,
В звериные одеты шкуры,
И дезертир из кабака
Глядит на гибель диктатуры.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И лес лилов, и снег стал розов,
И розовая ночь была,
И с отступающих обозов
Валились мертвые тела.
За взрывом взрыв над полем боя
Взлетал соперником луне,
И этот бой покрыл былое,
И день настал
В другой стране.
Чуть позднее (в 1924) Мартынов пишет поэму «Адмиральский час», посвященную пребыванию армии Колчака в Омске.
С начала двадцатых годов Мартынов работает оперативным журналистом различных газет Омска. Одно время он работал вместе с известным писателем Сергеем Залыгиным, который вспоминал: «Боже мой, какие дежурные очерки писал я и какие необыкновенные – он! Уже по самому материалу необыкновенные, свойственные только ему и никому больше.
Вот он пишет о спасателе водной станции на Иртыше, который, сам не умея плавать, но хорошо управляя лодкой и пользуясь им самим изобретённой снастью, уже спас несколько человек.
И ругали его на редакционных летучках: и чего только он пишет? Где выкапывает? «Спасатель не умеет плавать, это же товарищи, позор, а наш корреспондент делает такого человека чуть ли не положительным героем!» …Нам был нужен очерк о «типичном» и совершенно понятном для читателя, критика его очерков к этому и сводилась: «Читатель не поймет!»…».
Об этих временах Мартынов вспоминал:
Приятель, отдал молодость свою
Ты в дар редакционному безделью.
Газетчик ты и мыслишь нонпарелью, –
Я хохоча прочел твою статью.
Тебе ль касаться ведомственных тем!
Ведь наших дней трескуч кинематограф,
Ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф –
И тот не в силах уследить за всем.
(«Корреспондент», отрывок, 1927)
Строка «ведь Гепеу – наш вдумчивый биограф» оказалась для Мартынова пророческой. Второго июля 1932 года он был осуждён Особым Совещанием при Коллегии бывшего ОГПУ по ст. 58-10 УК к высылке на три года в г. Вологду. И хотя в Вологде Мартынов работал по специальности – хроникёром в газете «Красный Север», он был окольцован «вдумчивым биографом» до последних дней жизни. (Поэт был реабилитирован через девять лет после смерти – в 1989 году.) В этот период Мартынов свои стихи публиковал под псевдонимом Мартын Леонидов. Сам поэт так называл причину ссылки: «Был гоним за ношенье сказочной дохи».
В Вологде Л. Мартынов знакомится со своей будущей женой – Ниной Анатольевной Поповой, работавшей в то время секретарем-машинисткой в редакции газеты «Красный Север».
Сонм мотыльков вокруг домовладенья
Порхал в нетерпеливом хороводе,
Но, мотыльков к себе не допуская,
Домохозяин окна затворил,
И мне, судьбой дарованному гостю,
Открыл он двери тоже неохотно.
Я понял, что ночное чаепитье
Организовано не для меня.
Я это понял.
Что же было делать?
Вошел я.
Сел к столу без приглашенья.
Густое ежевичное варенье
Таращило засахаренный глаз;
И пироги пыхтели, осуждая;
И самовар заклокотал, как тульский
Исправник, весь в медалях за усердье,–
Как будто б я всё выпью, всё пожру!
«Она приехала!» – сказал художник.
И вот я жду: поджавший губки ангел,
Дыша пачулями, шурша батистом,
Старообразно выпорхнет к столу.
Но ты вошла…
Отчетливо я помню,
Как ты вошла – не ангел и не дьявол,
А теплое здоровое созданье,
Такой же гость невольный, как и я.
Жена ему?
Нет! Это толки, враки.
Рожденному в домашнем затхлом мраке,–
Ему, который высох, точно посох,
Вовек не целовать такой жены!
Я это понял.
Одного лишь только
Не мог понять: откуда мне знакомы
Твое лицо, твои глаза, и губы,
И волосы, упавшие на лоб?
Я закричал:
«Я видел вас когда-то,
Хотя я вас и никогда не видел.
Но тем не менье видел вас сегодня,
Хотя сегодня я не видел вас!»
И, повторяя:
«Я вас где-то видел,
Хотя не видел…
Чаю?
Нет, спасибо!»
Я встал и вышел,
Вышел на веранду,
Где яростно метались мотыльки.
Ты закричала:
«Возвратитесь тотчас!»
Я на веранду дверь открыл широко,
И в комнату ворвалось сорок тысяч
Танцующих в прохладе мотыльков.
Те мотыльки толклись и кувыркались,
Пыльцу сшибая с крылышек друг другу,
И довели б до головокруженья,
Когда б я не глядел в твои глаза.
В 1935 году, после окончания ссылки, Мартыновы возвращаются в Омск. Процитирую уже упоминавшегося В. Дементьева: «Жили Мартыновы, как и прежде, в том же домике, некогда принадлежавшем Адаму Вальсу, в комнате, переоборудованной из бывшей передней. Здесь-то, в этом закутке, как называл комнатку Леонид Мартынов, где умещались кровать да стол для работы, освещенный даже днем электрической лампой, и была написана поэма «Правдивая история об Увенькае».
В эти же годы, до войны, Мартынов пишет ещё три поэмы «Тобольский летописец», «Русский инженер», «Рассказ о Василии Тюменце». Главные герои его поэм – правдоискатели, готовые во имя справедливости и истины пойти на любые жертвы, а сами поэмы – исторические летописи.
К концу тридцатых годов Мартынов уже известен не только в Сибири, но и в обеих столицах. В 1940 году в московском издательстве «Советский писатель» вышла его книга «Поэмы». Заметное место в творчестве Мартынова этого периода занимает стихотворение «Замечали – по городу ходит прохожий…».
Замечали –
По городу ходит прохожий?
Вы встречали –
По городу ходит прохожий,
Вероятно, приезжий, на нас непохожий?
То вблизи он появится, то в отдаленье,
То в кафе, то в почтовом мелькнёт отделенье.
Опускает он гривенник в щель автомата,
Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата
И всегда об одном затевает беседу:
«Успокойтесь, утешьтесь – я скоро уеду!»
Это – я!
Тридцать три мне исполнилось года.
Проникал к вам в квартиры я с черного хода.
На потёртых диванах я спал у знакомых,
Приклонивши главу на семейных альбомах.
Выходил по утрам я из комнаты ванной.
«Это гость»,– поясняли вы мельком соседу
И попутно со мной затевали беседу:
«Вы надолго к нам снова?»
– «Я скоро уеду»
–«Почему же? Гостите. Придете к обеду?»
– «Нет».
– «Напрасно торопитесь. Чаю попейте.
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте».
Да! Имел я такую волшебную флейту.
За мильоны рублей ту не продал бы флейту.
Разучил же на ней лишь одну я из песен:
«В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!»
Вот о чем вечерами играл я на флейте.
Убеждал я: поймите, уразумейте,
Расскажите знакомым, шепните соседу,
Но, друзья, торопитесь,– я скоро уеду!
Я уеду туда, где горят изумруды,
Где лежат под землей драгоценные руды,
Где шары янтаря тяжелеют у моря.
Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье!
О! Нигде не найдете вы края чудесней!
И являлись тогда, возбужденные песней,
Люди. Разные люди. Я видел их много.
Чередой появлялись они у порога.
Помню – некий строитель допрашивал строго:
«Где чертог? Каковы очертанья чертога?»
Помню также – истории некий учитель
Всё пытал: «Лукоморья кто был покоритель?»
И не мог ему связно ответить тогда я…
Появлялся еще плановик, утверждая,
Что не так велики уж ресурсы Луккрая,
Чтобы петь о них песни, на флейте играя.
И в крылатке влетал еще старец хохлатый,
Непосредственно связанный с Книжной палатой:
«Лукоморье! Изволите звать в Лукоморье?
Лукоморье отыщете только в фольклоре!»
А бездельник в своей полосатой пижамке
Хохотал: «Вы воздушные строите замки!»
И соседи, никак не участвуя в споре,
За стеной толковали:
«А?»
– «Что?»
– «Лукоморье?»
– «Мукомолье?»
– «Какое еще Мухоморье?»
– «Да о чем вы толкуете? Что за исторья?»
– «Рукомойня? В исправности».
– «На пол не лейте!».
– «Погодите – в соседях играют на флейте!»
Флейта, флейта!
Охотно я брал тебя в руки.
Дети, севши у ног моих, делали луки,
Но, нахмурившись, их отбирали мамаши:
«Ваши сказки, а дети-то все-таки наши!
Вот сначала своих воспитать вы сумейте,
А потом в Лукоморье зовите на флейте!»
(«Замечали – по городу ходит прохожий…», отрывок)
Это стихотворение включено во все прижизненные издания стихов поэта. Как хороши бытовые обороты в этом романтическом стихотворении, которое наполнено современными реалиями. А как великолепно звучат канцеляризмы! «Мартынов вводит газетную, бытовую лексику смело и перемежает областными речениями, древними словами. Как самоцветы сверкают разными гранями слова в его стихах. От этого создается такая объемность, как сказал бы Гоголь «зернистость» языка»,– так восторженно прокомментировал это стихотворение поэт Евг. Винокуров. Стихотворения «Подсолнух» и «Замечали – по городу ходит прохожий…» – бесспорные жемчужины русской поэзии, написанные сложившимся мастером. Да и сам поэт недвусмысленно заявляет об этом, отчетливо проводя грань между художником и обывателем.
Л.Н. Мартынов в этот период работает редактором омского областного книжного издательства.
В первые и самые напряженные месяцы войны Л. Мартынов писал много, писал
вдохновенно, писал с твердой уверенностью в нашей окончательной победе. Его стихотворения были собраны в две книжки – «За Родину!» (1941) и «Мы придем!» (1942).
Самым ярким выступлением военных лет был его очерк «Вперед, за наше Лукоморье».
«Сибирь пришла, чтобы победить. Она победит!» – так четко определил значение очерка поэт Георгий Суворов в своем письме, которое было приложено к отдельному изданию очерка.
В 1942 году поэт принят в Союз писателе СССР.
Важной вехой для Мартынова было издание сборника стихов «Лукоморье» («Советский писатель»,1945). Поэт Николай Старшинов вспоминал: «…Помню, как в 1945 году его книга «Лукоморье» ходила по рукам, в библиотеке Литературного института имени А.М. Горького взять ее было невозможно.
Нас захватила необычность его стихов, их свободная разговорная стихия, мудрость, покорила улыбка поэта – то добрая, а то ироническая; сказочность, переплетающаяся с самыми достоверными подробностями жизни».
Выше упоминалось, что поэт уже был «гоним за ношенье сказочной дохи». Когда в 1946 году в омском издательстве вышла книга стихов «Эрцинский лес», то книга подверглась разнузданной и несправедливой критике. Тираж пошел под нож! ПОСЛЕДУЮЩИЕ ДЕВЯТЬ ЛЕТ МАРТЫНОВА НЕ ПЕЧАТАЛИ.
Мир завистников и злыдней
Всё ехидней, всё опасней…
Красота всё безобидней,
Миловидней и прекрасней.
Чтоб они не смели трогать
И сживать тебя со света,
Покажи им острый коготь –
Будь уверена, что это
И тебя не опорочит,
И мерзавцев озадачит!
А она в ответ хохочет
Так печально, будто плачет.
(«Красота»)
Поэт на целое десятилетие уходит в переводы. Венгры Шандор Петефи, Аттила Йожеф, Дюла Ийеш, Антал Гидаш, сербка Десанка Максимович, поляки Констанцы Галчинский, Адам Мицкевич, Юлиан Тувим, чехи Иржи Волькер и Витезслав Незвал, итальянец Сальваторе Квазимодо, чилиец Пабло Неруда – далеко не полный перечень поэтов, переводимых Мартыновым. Литературоведы подсчитали, что всего Мартыновым переведено более 100000 поэтических строк. Этот титанический труд не остался незамеченным, но … правительством Венгерской Народной Республики. В 1949 году он награждается венгерским орденом Серебряный крест, а в 1970 году – орденом Золотая звезда.
Поэт вынужден писать в «стол». Следует сказать, что Мартынов не был ни диссидентом ни антисоветчиком и, конечно же, мог бы писать о «пашнях и стройках». Поэта-мыслителя волновали другие, глобальные, вселенские проблемы. Отвечая своим «гонителям», поэт пишет:
Я понял!
И ясней и резче
Жизнь обозначилась моя,
И удивительные вещи
Вокруг себя увидел я.
Увидел то, чего не видит
Иной вооруженный глаз
И что увидеть ненавидит:
Мир я увидел без прикрас!
Взор охватил всю ширь земную,
Где тесно лишь для пустоты.
И в чащу он проник лесную,
Где негде прятаться в кусты.
Я видел, как преображала
Любовь живое существо.
Я видел Время, что бежало
От вздумавших убить его.
Я видел очертанья ветра,
Я видел, как обманчив штиль.
Я видел тело километра
Через тропиночную пыль.
О, вы, кто в золоченой раме
Природы видите красу,
Чтоб сравнивать луга с коврами
И с бриллиантами росу,–
Вглядитесь в землю, в воздух, в воду
И убедитесь: я не лгу,
А подрумянивать природу
Я не хочу и не могу.
Не золото – лесная опаль,
В парчу не превратиться мху,
Нельзя пальто надеть на тополь,
Ольху не кутайте в доху;
Березки не рядите в ряски,
Чтоб девичью хранить их честь.
Оставьте! Надо без опаски
Увидеть мир, каков он есть!
Позднее Мартынов добавляет:
Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем,
То есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!
В конце сороковых годов Мартынов становится жителем Москвы. Вместе с женой он поселяется в районе старых Сокольников в ветхом, еще конца девятнадцатого века, деревянном доме. В. Дементьев пишет об этом периоде жизни Мартынова: «Здесь, в Москве, Леонида Мартынова в неизмеримо большей степени, чем в молодости, стали занимать общие мировоззренческие вопросы… Облик гигантского города привлекал Мартынова и своим космизмом, и своим особым – ускоренным – ходом времени, и своими чудесами и превращениями…».
Мартынову было дозволено печататься в 1955 году. Вышел его новый сборник под скромным названием «Стихи», который получил огромный общественный резонанс.
Читатель заждался его «странного» лирического героя, его сложных смысловых ассоциаций, его метафорического языка.
А. Пушкин в сонете «Поэту» наставлял собратьев по перу: «Ты – царь!». Да и сам Мартынов в стихотворении «Царь природы» восклицал: «О царь! Прошу тебя: цари!». И поэт царил. За письменным столом Мартынов был самодержцем творческого процесса:
Из смиренья не пишутся стихотворенья.
И нельзя их писать ни на чье усмотренье.
Говорят, что их можно писать из презренья.
Нет!
Диктует их только прозренье.
Конечно, поэта волновали не только проблемы творчества, мироощущения. Он автор множества лирических произведений.
День кончился.
Домой ушел кузнец –
Знакомый, даже свойственник мне дальний.
Я в кузнице остался наконец
Один.
И вот, склоняясь над наковальней,
Ключ для очей, для уст и для сердец
Я выковал.
Мерцал он, как хрустальный,
Хоть был стальным,– та сталь была чиста,
И на кольце твое стояло имя.
Тебе я первой отомкнул уста.
Но тотчас их связала немота –
Так тесно сблизились они с моими!
Тут сердце я открыл твое ключом,
Чтоб посмотреть, что будет в нем и было.
Но сердце не сказало ни о чем,
Чего б не знал я. Ты меня любила.
И я решил открыть твои глаза,
Чтоб видеть всё смогли они до гроба.
Но за слезой тут выпала слеза…
Я говорю: не радость и не злоба,
А слёзы затуманили глаза,
Чтоб ничего не мидели мы оба!
* * *
Добрая женщина,
Пожилая,
Мне рассказала, что видела сон –
Будто бы с неба спустился, пылая,
Солнечный луч, и попался ей он
В голые руки, и щекотно, колко
Шел сквозь него электрический ток…
Кончик луча она вдела в иголку –
Вздумала вышить какой-то цветок,
Будто из шелка…
И тем вышиваньем
Залюбовался весь мир, изумлен.
Женщина, с искренним непониманьем,
Робко спросила: «К чему этот сон?»
Я объяснил ей, что сон этот в руку!
Если уж солнцем пошла вышивать –
Это не склоку сулит и не скуку
И неприятностям тут не бывать.
Это навеяно воздухом вольным!
Ведь не способна ни рваться, ни гнить
Даже в ушке этом тесном игольном
Великолепная светлая нить.
«Будьте,– сказал я,– к удаче готовы!
Так не приснится и лучшей швее
В перворазрядном большом ателье».
Женщина робко сказала:
«Да что вы!»
Эти стихотворения характерны для Л. Мартынова. Соседство реалий и фантазий (свойственник мой дальний – ключ для сердец; женщина пожилая – солнцем пошла вышивать) создает неповторимый, свойственный только для Мартынова колорит, декорацию. Мартынов никогда не был фотографом злободневности, оставаясь художником-импрессионистом, при этом не срываясь в бездну абстракции. Поэт не делал из своего метода тайны:
Меня томили
Сложные вопросы,
Которые поставить я взялся,
И улетел я от житейской прозы
В поэзию, как будто в небеса.
Но не могу смотреть как на чужую
На эту Землю, близкую вдали,
И вот с высот небесных нисхожу я
В поэзию, как будто в глубь Земли.
И не вини меня в непостоянстве,
О, небо грез, с чьих грозных круч я слез
В предел Земли, которая в пространстве
Не что иное, как комок небес!
Казалось бы, Л. Мартынов приоткрыл завесу, простите за клише, своей «творческой лаборатории»,– изучай, перенимай! Но пока этого сделать никому не удалось!
Если прочитать стихи, скажем, С. Есенина в хронологическом порядке, то даже не литературовед безошибочно почувствует разницу между стихами раннего Есенина и стихами зрелого Есенина. Л. Мартынов и здесь стоит особняком. Стихи Мартынова хронологически неразличимы. Поднявшись в пятнадцать лет на гроссмейстерский уровень (пользуясь шахматной терминологией), поэт никогда не опускался до уровня перворазрядника. В том возрасте, когда отроки только осваивают рифмы типа «кровь – любовь», «осень – просинь», поэт создавал технически совершенные,
«взрослые» по тематике, стихи. Этот феномен Мартынова трудно объяснить, ведь он поэтически мужал в провинциальном Омске, далеком от поэтического бомонда (а может быть, в этом и кроется разгадка?). Видимо, прав был С. Маршак, когда писал не то в шутку, не то всерьез:
Мой друг, зачем о молодости лет
Ты сообщаешь публике читающей?
Тот, кто не начал, – не поэт,
А кто уж начал, тот – не начинающий.
Не без иронии, Мартынов писал тем, кто пытался алгеброй поверить его, мартыновскую гармонию:
Творим мы из чего-то что-то,
но что творим мы из чего,–
не ваша, умники, забота.
И в том искусства торжество!
(Как тут не вспомнить ахматовское: «Когда б вы знали из какого сора…»)
Несколько слов о технике Л.Н. Мартынова.
Талантливый композитор безошибочно определяет тональность своего будущего произведения, которая позволяет ему раскрыть ту или иную музыкальную тему. Такое же «чутье» было свойственно и Мартынову. В его творчестве мы обнаруживаем почти все устоявшиеся формы и размеры: от двустиший до поэм, от ямба до гексаметра, от метрической прозы до верлибра. Добиваясь совершенства той или иной формы, Мартынов, тем не менее, никогда не принадлежал к лагерю «акмеистов» с их жестко поставленной задачей «стихотворного мастерства». Зачастую Муза Мартынова покидала железную клетку догм и «правил» стихосложения. В этом смысле характерно стихотворение «Тишина» (отрывок):
– Ты хотел бы вернуться на реку Тишину?
– Я хотел бы. В ночь ледостава.
– Но отыщешь ли лодку, хотя бы одну,
И возможна ли переправа
Через темную Тишину?
В снежных сумерках, в ночь ледостава,
Не утонешь?
– Не утону!
В городе том я знаю дом.
Стоит в окно постучать – выйдут меня встречать.
Знакомая одна. Некрасивая она.
Я ее никогда не любил.
– Не лги!
Ты ее любил!
– Нет! Мы не друзья и не враги.
Я ее позабыл.
Ну так вот. Я скажу: хоть и кажется мне,
Что нарушена переправа,
Но хочу еще раз я проплыть по реке Тишине
В снежных сумерках, в ночь ледостава…
Поэт Евг. Винокуров писал: «Или вот «Река Тишина». В таинственном стихотворении, написанном нервным, каким-то задыхающимся ритмом, включен диалог такой бытовой, современный, который придает этому стихотворению еще большую тревожность и загадочность». Выскажу собственное мнение: создать подобный «нервный и задыхающийся» ритм куда сложней, чем вписаться, скажем, в онегинскую строфу.
Да и в традиционные формы поэт привносил элементы новизны. Еще в 1921 году он написал сонет «Алла» (поэту 16 лет):
Вы уедете скоро. У платформы вокзала
Будет биться метель в паровозную грудь.
Улетая, завьюжится талая муть.
Я назад возвращусь, спотыкаясь о шпалы.
Рыжеокая девушка, белая Алла,
Не забудьте, кончая намеченный путь,
Сквозь окошко вагона свой стан перегнуть,
Удивляясь, как быстро Сибирь убежала.
И, взлетая на черную спину Урала
И спускаясь в долину голодных смертей,
Вспоминайте о том, как простились устало
Мы с больными улыбками умных детей,
Чтобы встретиться вновь в суете карнавала
Под веселыми масками старых чертей.
Нетрудно заметить, что сонет написан не ямбом, традиционным для сонета, а анапестом.
Характерно для Мартынова следующее стихотворение:
Когда раскапывали Помпею,
Был обнаружен в пепле ряд пустот,
И затруднялись люди, не умея
Какой-то метод, этот или тот,
Тут применить, чтоб разгадать загадку.
Но всё же догадались наконец,
С раствором гипса приготовить кадку,
Лить в дырку гипс, как в формочку свинец.
И этот гипс, заполнив пустоту,
Застыл и принял очертанья тела,
Которое давно уже истлело
В объятьях пепла, и не красоту
Являл тот слепок, а предсмертных мук
Невыразимо ясную картину –
Несчастного помпейского детину,
От глаз не отрывающего рук.
Я видел эту жуткую статую,
Напоминающую о беде.
И если слышу проповедь пустую,
Хоть чью угодно, безразлично где,
И если слушаю пустые строфы,
И перед беспредметным полотном,–
Я думаю лишь только об одном:
А какова причина катастрофы?
Первая строка стихотворения больше похожа на прозу. Подобный «затакт» (так часто встречающийся в музыке) Мартынов применял часто. Но вот парадокс: попробуйте забыть первые две строки этого стихотворения. Не удастся! Здесь мы соприкасаемся с настоящими тайнами творца («Дело пахнет искусством»,– строка Мартынова).
Поэт не боится вставить в стихотворение «непоэтические» слова: кадка, дырка, формочка. Сочетание «высокого штиля» и «прозы жизни» – излюбленный прием Мартынова. Позднее этот приемом широко использовал И.Бродский. Но планка «прозы жизни» Бродского иногда опускалась до натурализма, что придавало явно выраженный оттенок цинизма и, в ряде случаев, снобизма. Мартынов же всегда оставался интеллигентом, оптимистом.
Язык Мартынова богат: от фольклора до научных терминов. И здесь Мартынов – из ряда вон. Ему удалось избежать стилизации «под фольклор» (чего не смог избежать даже Н. Клюев). С другой стороны, поэт никогда не кичился своей ученостью, не превращал поэзию в ребус или трактат (а это уже «грешок» многих современных авторов). Стихи Мартынова читаются без энциклопедического словаря. Ему был чужд словесный эквилибр: он не писал ни акростихов, ни палиндромов, ни прочих стихов «для зрения». Мартынов не «снимал скальп» со словоформ, как это делал Хлебников.
В стихах Мартынова нет морализирования, нет наставлений, но постоянно чувствуется какая-то неназойливая нравственная струна. Поэт не скрывал своего мнения о каком-то событии, явлении и, порой, бывал категоричен:
И вскользь мне бросила змея:
«у каждого судьба своя!»
Но я-то знал, что так нельзя –
Жить извиваясь и скользя.
У поэта было право на подобную категоричность – он прожил свою жизнь именно так: не «извиваясь» и не «скользя».
В своих поэмах Л. Мартынов часто прибегал к сверхдлинным размерам с внутренними рифмами.
Известно, что в краю степном, в старинном городе одном,
жил Бальмонт – мировой судья.
Была у Бальмонта семья.
Все люди помнят этот дом, что рядом с мировым судом
стоял на берегу речном, в старинном городе степном…
(Начало поэмы «Поэзия как волшебство»)
____
– Известно, что С. Есенин некоторые стихи писал в два этапа. На первом этапе поэт создавал совершенный, с точки зрения «правил» стихосложения, набросок. На втором этапе поэт сознательно «портил» стихи: вводил перебои ритма и даже ухудшал рифму. Мне представляется, что этим приемом пользовался и Л. Мартынов.
В современной поэзии длинные и сверхдлинные размеры – не редкий гость, но авторы не утруждают себя поиском внутренних рифм, при этом рифмовка окончаний строк становится почти незаметной – велика длина строк (впрочем, и эта техника имеет право на существование).
Леонида Мартынова отличала удивительная чуткость к скрытым возможностям языка и необычайно активное, властное отношение к слову. Мартынов мог к одному словесному корню присоединить самые неожиданные флексии – и тогда возникало чудо стиха:
Жухни,
Черт Багряныч,
И одно пророчь:
«Будет луночь, саночь! Всё иное прочь!»
Инструментовка некоторых стихов поражает:
Что я пишу?
О, я хорошо соображаю, что я пишу,
Вновь и вновь преображаясь в мятущегося юношу,
С бурсаками припадавшего к медоквасному ковшу
Много прежде, чем с буршами выпить кипучего пунша.
Много ли подобных примеров в русской поэзии? И опять кусок прозы: «Что я пишу? О, я хорошо соображаю, что я пишу…», и опять «затакт», и опять эти строчки не забываются…
Пророчество в поэзии Мартынова – это тема отдельного исследования. Ограничимся лишь стихотворением, написанным за четверть века до Чернобыля:
Где-то там
Испортился реактор
И частиц каких-то напустил.
Известил о том один редактор,
А другой не известил.
И какой-то диктор что-то крикнул,
А другой об этом ни гу-гу.
Впрочем, если б и никто ни пикнул,
Всё равно молчать я не могу!
Мы всё обратно вечности вернём
В семидесятые годы вышло несколько книг Л. Мартынова. Он – признанный поэт. В 1971 году Мартынов награждается орденом Трудового Красного Знамени. В 1974 году поэт удостоен Государственной премии СССР и награждается ещё одним орденом Трудового Красного Знамени, а в 1976 году – болгарским орденом Кирилла и Мефодия.
Пришло время осмысления пройденного пути, подведения итогов.
На излете жизни Мартынов пишет супруге:
Он залатан,
Мой косматый парус,
Но исправно служит кораблю.
Я тебя люблю.
При чем тут старость,
Если я тебя люблю!
Может быть,
Обоим и осталось
В самом деле только это нам,–
Я тебя люблю, чтоб волновалось
Море, тихое по временам…
Леонид Мартынов в книге «Узел бурь» заметил, что самые лучшие стихи те, которые написаны «несмотря ни на что». В. Дементьев пишет: «Это «несмотря ни на что» было и оставалось его пафосом и его душевной опорой до последних дней жизни, когда невзгоды одна за другой обрушивались на него: не стало жены и верного друга Н.А. Мартыновой-Поповой, болезнь и одиночество, казалось бы, совсем одолели поэта. Правда, близкие друзья помогали Леониду Мартынову всем, чем могли, но несравненно большую помощь он оказывал себе сам, продолжая писать «несмотря ни на что»! Его жизнь была жизнью подвижника…». За год до смерти поэт пишет:
Приходит время уверять,
Что нету равных мне по силе,
Приходит время умерять
Свои могучие усилья.
Приходит время убирать
Сеть паутины в доме отчем,
Приходит время умирать,
Но и оно проходит, впрочем!
Последнее пророчество поэта:
Мы всё обратно вечности вернём –
Жизнь, взятую лишь напрокат и даром,
Но дай мне, небо, с ней покончить днем –
Срази однажды солнечным ударом!
И небеса вняли мольбам поэта: Л.М. Мартынов умер от удара (инсульта) 21 июня 1980 года, похоронен на Востряковском кладбище.
Сделан шаг.
Еще не отхрустела
Под подошвой попранная пыль,
А Земля за это время пролетела
Не один десяток миль…
Множество каких-то древних стадий,
Русских верст, китайских ли –
Все это осталось где-то сзади
И назад не повернуть Земли.
И не забежать, опережая,
И ее в объятиях не сжать;
Умоляя или угрожая,
Все равно ее не задержать –
Эту Землю,
Землю на которой
Захрустел под микропорой шлак,
Землю, послужившую опорой,
Чтобы сделать
Следующий
Шаг!
Источник